– Последнее слово техники, – я стал наблюдать, как она присаживается на край одного из модулей и тот безуспешно порывается подняться и обвиться вокруг ее тела. – Что-нибудь выпьешь?
– Да нет. Спасибо.
– Как насчет трубочки?
– Ой, господи, нет.
– Ну как оборудование?
– Хорошее, – она кивнула скорее собственным мыслям, чем мне. – Да. Годится.
– Ну и хорошо.
– Ты как считаешь, мы скоро начнем?
– Я… – сморгнув, избавляясь от ряби в глазах, я прошел к соседнему креслу и устроил целое шоу, пытаясь усесться. – Мы ждем решения сверху. Ты же знаешь.
– Знаю.
Мы оба помолчали.
– Думаешь, они это сделают?
– Кто? Картель? – я отрицательно качнул головой. – Разве что в самом крайнем случае. Скорее уж Кемп. Слушай, Таня. Этого вообще может не произойти. Но в любом случае ни один из нас не может ничего с этим сделать. Слишком поздно пытаться что-то предотвратить. Так устроена война. Упразднение индивидуальности.
– Это что? Какая-то куэллистская эпиграмма?
Я улыбнулся:
– В вольном пересказе. Хочешь узнать, что говорит Куэлл по поводу войн? По поводу любых конфликтов, подразумевающих применение насилия?
Она беспокойно шевельнулась в кресле:
– Не особенно. Хотя ладно, давай. Почему бы и нет. Вдруг услышу что-нибудь новенькое.
– Она говорит, что причиной войн являются гормоны. По большей части мужские. Совершенно не важно, кто выиграет, а кто проиграет, важно только получить гормональный выброс. Она об этом написала стихотворение, во времена, когда еще не ушла в подполье. Как там…
Я закрыл глаза и перенесся мыслями на Харлан. Конспиративный дом в холмах над Миллспортом. Ворованное биотехоборудование в углу, клубы трубочного дыма, шумное празднование успешно завершившейся операции. Ленивые споры о политике с Вирджинией Видаурой и ее командой, печально известными Голубыми Жучками. Перебрасывание куэллистскими цитатами и стихами.
– У тебя что-то болит?
Я открыл глаза и бросил на нее укоризненный взгляд:
– Таня, эти вещи написаны по большей части на стрип-япе. Это лингва франка на Харлане. Я пытаюсь вспомнить амеранглийскую версию.
– Ну, выглядит так, будто тебе от этого больно. Ты уж особенно-то ради меня не старайся.
Я поднял руку.
– Значит, так:
Мужеский пол,
Вы уймите гормоны,
Тратьте их в стонах
Иного калибра.
(А мы подбодрим вас: «Заряд-то немаленький».)
Самодовольство
Тестостероновое
Вас подведет;
Все просрете, что можете.
(Вы нас подбодрите: «Цена ж невеликая».)
Я откинулся на спинку кресла. Вардани шмыгнула носом.
– Довольно странные строки для революционерки. Она разве не была лидером какого-то кровавого восстания? Сражалась до последней капли крови против тирании Протектората или что-то в таком роде?
– Ага. Даже нескольких кровавых восстаний на самом деле. Но свидетельств тому, что она действительно умерла, нет. Она исчезла во время последней битвы за Миллспорт. Ее стек так и не нашли.
– Я не очень понимаю, как штурм врат Миллспорта сочетается с этим стихотворением.
Я пожал плечами:
– Ну, ее взгляды на истоки насилия не изменились, даже когда она в нем погрязла с головой. Наверное, она просто поняла, что избежать насилия невозможно. Поэтому, чтобы приспособиться к действительности, ей вместо взглядов пришлось изменить свои действия.
– Так себе философия.
– Так себе, да. Но куэллизм никогда не упирал на догму. Единственным кредо, которое исповедовала Куэлл, было: «Признавайте факты». Она хотела, чтобы это написали на ее могиле. ПРИЗНАВАЙТЕ ФАКТЫ. То есть обращайтесь с ними творчески, не игнорируйте, не списывайте со счетов как исторический балласт. Она всегда утверждала, что войну нельзя держать под контролем. Даже когда сама ее развязала.
– Довольно пораженческий подход.
– Ничуть. Всего лишь констатация существующей опасности. Признание факта. Не начинай войну, если можешь этого избежать. Поскольку, когда она начнется, никто не сможет удержать ее в разумных рамках. Никто не сможет ничего сделать, кроме как пытаться выжить, пока она идет своим гормональным путем. Вцепиться в поручень и ждать, когда все уляжется. Остаться в живых и дотянуть до конца срока службы.
– Ну-ну, – она зевнула и посмотрела в окно. – Я плохо умею ждать, Ковач. Казалось бы, профессия должна была научить меня выдержке, – неуверенный смешок. – Профессия, ну и… лагерь…
Я вскочил:
– Давай-ка я все-таки принесу трубку.
– Нет, – она не шевельнулась, но голос ее звучал глухо. – Мне не нужно забыться, Ковач. Мне нужно…
Она откашлялась:
– Я хочу, чтобы ты кое-что сделал для меня. Со мной. То, что ты со мной уже делал. Я имею в виду, делал прежде. Это… – она перевела взгляд на свои руки, – оказало на меня эффект. Неожиданный.
– А, – я снова сел. – Ты об этом.
– Да, об этом, – сказала она чуть рассерженно. – Полагаю, тут есть своя логика. Это же процесс, нацеленный на изменение эмоционального состояния.
– Именно так.
– Именно так. Ну вот мне сейчас необходимо изменить одну конкретную эмоцию, и я не вижу другого способа добиться этого, кроме как через перепихон с тобой.
– Не уверен, что…
– А мне плевать, – сказала она яростно. – Ты что-то во мне изменил. Ты что-то во мне исправил, – ее голос стал тише. – Наверное, я должна испытывать благодарность, но испытываю нечто другое. Я не чувствую себя благодарной, я чувствую себя исправленной. Это твоих рук дело. Дисбаланс во мне. Я хочу получить обратно недостающую часть себя.
– Послушай, Таня, ты на самом деле не в той форме, чтобы…
– А, это, – она натянуто улыбнулась. – Я понимаю, что как сексуальный объект я сейчас никого заинтересовать не могу, за исключением разве что…
– Я другое имел в виду…
– …горстки уродов, предпочитающих трахать заморенных подростков. Нет, это надо будет исправить. Перейти в виртуал.
У меня возникло ощущение, что все это происходит во сне:
– Ты хочешь заняться этим сейчас?
– Да, хочу, – она отстегнула мне еще одну улыбку. – Мне это мешает спать, Ковач. А мне необходимо высыпаться.
– Ты уже придумала, куда мы можем для этого пойти?
– Да, – все это походило на детскую подначку на слабо́.
– Ну и куда?
