Заметив меня, Крукшенк помахала рукой.
– Хорошо спала? – крикнул я.
Она ухмыльнулась:
– Как, блин, убитая.
Хэнд ждал у входа в общий тент. Гладко выбритый, умытый, в безупречно чистом хамелеохромном комбинезоне. В воздухе витал легкий пряный запах, исходивший, как мне показалось, от его волос. Он был так похож на образ из рекламного ролика программы офицерской подготовки, что мне немедленно захотелось влепить ему пулю в лоб.
– Доброе утро.
– Доброе утро, лейтенант. Как поспали?
– Мало.
Три четверти тента были отведены под место сбора, оставшаяся четверть, отделенная перегородкой, предназначалась для нужд Хэнда. В центре стояла дюжина расставленных кольцом стульев, оборудованных меморибордами. Сутьяди работал с картографической проекцией, крутя туда-сюда крупное, размером со стол, центральное изображение береговой линии и прилегающих территорий, расставляя метки и делая записи в мемориборде своего стула. При моем появлении Сутьяди поднял голову.
– Ковач. Отлично. Если нет возражений, я хотел бы отправить вас с Сунь прокатиться на гравицикле.
Я зевнул:
– Вот повеселимся-то.
– Да, но это будет не единственная ваша задача. Я хочу поставить вспомогательное кольцо автотурелей в нескольких километрах отсюда, чтобы у нас было время подготовиться, в случае если периметр будет прорван, и, пока Сунь будет этим заниматься, кто-то должен прикрывать ей задницу. Ты за стрелка. Хансен и Крукшенк пойдут к центру с севера. Вы с Сунь – с юга, – он скупо улыбнулся. – Посмотрим, получится ли у вас встретиться где-нибудь посередине.
Я кивнул.
– Юмор, – я выбрал стул и плюхнулся на него. – Ты с ним поосторожней, Сутьяди. Вызывает привыкание.
* * *
Глядя на Заубервиль с обращенных к морю склонов хребта Дангрека, можно было яснее осознать степень разрушения. Взрывную воронку, образовавшуюся в крючкообразной оконечности полуострова, залило море, изменив при этом очертания береговой линии. Местность вокруг кратера по-прежнему дымилась, и с высоты были видны мириады крохотных очагов огня, тускло-красных, как маячки, отмечающие потенциальные горячие точки на политической карте.
От зданий же, от самого города не осталось и следа.
– Надо отдать Кемпу должное, – произнес я, обращаясь больше к задувающему с моря ветру, чем к кому-то еще, – он не склонен к переусложнению. Зачем думать о будущем? Как только ситуация начинает оборачиваться против него – бам! Просто берет и обрушивает огонь с небес.
– Что? – Сунь Липин все еще копалась во внутренностях только что установленной нами автотурели. – Ты мне?
– Да нет.
– С собой, значит, разговариваем? – она сдвинула брови, оценивая свою работу. – Плохой признак, Ковач.
Я хмыкнул и поерзал на сиденье стрелка. Гравицикл был наклонен под углом к шершавой траве, пара стационарных «санджетов» держала прицел на линии горизонта. Время от времени их дула подергивались – датчики движения реагировали то ли на колыхание травы, то ли на передвижение какого-нибудь мелкого зверька, чудом уцелевшего после взрыва.
– Так, ну всё, здесь закончили.
Сунь закрыла дверцу корпуса и сделала шаг назад, наблюдая, как турель, покачиваясь, точно пьяница, поднимается и поворачивается к горам. Из верхней части корпуса со щелчком выдвинулась ультравиб-батарея, и турель сразу протрезвела, словно вспомнив о своем жизненном предназначении. Гидравлическая система усадила ее на корточки, скрывая из поля зрения любого, кто стал бы подниматься по данному конкретному склону. Чуть ниже ствола из-под брони вылез метеодатчик. Машина начала до абсурдного походить на голодную лягушку, тянущую вверх одну особенно истощенную лапу.
Я прижал подбородок к контактному микрофону.
– Крукшенк, это Ковач. Ты меня слышишь?
– Яснее ясного, – лаконично ответила та. – Ты где, Ковач?
– Мы накормили-напоили номер шестой. Выдвигаемся на точку пять. Вы должны скоро оказаться в зоне нашей видимости. Убедитесь, что ваши метки читаются.
– Расслабься, а? Я как-никак профессионал.
– Только в прошлый раз тебя это не спасло, не правда ли?
Она фыркнула:
– Ниже пояса, чувак. Ниже пояса. Ты сам-то сколько раз умирал, Ковач?
– Больше одного, – признал я.
– Вот и заткнись тогда, – она насмешливо повысила голос.
– До скорого, Крукшенк.
– До скорого, до скорого. Конец связи.
Сунь взобралась на гравицикл.
– Ты ей нравишься, – бросила она через плечо. – Это так, к сведению. Мы с Амели полночи слушали о том, что бы она с тобой сделала, если бы вы оказались вместе в закрытой спасательной капсуле.
– Буду знать. То есть тебе это не по секрету рассказали?
Сунь включила двигатель, и вокруг нас сомкнулось ветровое стекло.
– Я полагаю, – сказала она задумчиво, – идея была как раз в том, чтобы кто-нибудь из нас донес это до тебя как можно скорее. Она родом с латимерского Лаймонского нагорья, а, насколько я понимаю, лаймонские девчонки не страдают попусту фигней, когда им хочется воткнуть вилку в розетку, – она обернулась, чтобы взглянуть на меня. – Ее слова, не мои.
Я ухмыльнулся.
– Но, конечно, ей придется поторопиться, – добавила Сунь, снова переведя глаза на приборную панель. – Через несколько дней у всех у нас либидо останется кот наплакал.
Я перестал ухмыляться.
Мы поднялись в воздух и двинулись вдоль хребта со стороны, обращенной к морю. Лететь на гравицикле было комфортно даже с загруженными багажными отсеками и переговариваться при поднятом ветровом стекле не составляло проблемы.
– Как ты считаешь, археолог правда может открыть портал? – спросила Сунь.
– Если кто-то вообще может, так это она.
– Если кто-то вообще может, – повторила она задумчиво.
Я в свою очередь задумался, вспоминая психодинамическую терапию, которую я применил для лечения Вардани; искалеченный внутренний мир, который мне пришлось вскрыть, снимая слой за слоем, точно бинты, которые загноились и приросли к мясу. А внутри, в центре, жесткий стержень, который и дал ей силы выстоять.
Когда началось вскрытие, она не смогла сдержать рыданий, но плакала, широко раскрыв глаза, словно борясь с сонливостью, смаргивая слезы с ресниц, сжав в кулаки прижатые к телу руки и сцепив зубы.
Пробудил ее я, но восстановилась она самостоятельно.
– Беру свои слова обратно, – сказал я. – Она точно может. Без всякого «если».
– Твоя вера в нее на удивление крепка, – в голосе Сунь, как мне показалось, не было осуждения. – Странно видеть это в человеке, который так старательно пытается похоронить себя под грузом безверия.
