Хэнд наблюдал за океаном, сосредоточив внимание на юге и востоке.
Иногда я поднимал голову и, глядя на звездные россыпи в ночном небе, думал о том, кто же сейчас смотрит за нами.
* * *
Через два дня автотурели нанесли первый удар по колонии нанобов.
Когда заработала ультравиб-батарея, меня как раз рвало завтраком. От залпа кости загудели, засосало под ложечкой, что отнюдь не способствовало улучшению самочувствия.
Три следующие друг за другом пульсации. Затем тишина.
Я вытер рот, спустил воду в унитазе и вышел наружу. Беспросветно-серое небо на горизонте было чистым, если не считать дыма, тянущегося от руин Заубервиля. Никакого другого дыма, никаких отблесков огня на горизонте, говоривших о повреждении техники.
Крукшенк тоже стояла на берегу с «санджетом» на изготовку, глядя в сторону холмов. Я подошел к ней.
– Чувствуешь?
– Угу, – я сплюнул в песок; в висках по-прежнему пульсировало то ли от приступа рвоты, то ли от ультравиб-залпа. – Похоже, мы вступили в бой.
Она искоса взглянула на меня:
– Ты как?
– Блевал. Ты нос-то не задирай. Через пару дней сама будешь заниматься тем же.
– Ну спасибо.
Снова прокатился рокот, отозвавшийся в каждом уголке тела, на этот раз более продолжительный. Внутренности заходили ходуном. Побочный выброс, распространение колебаний, отдача от направленной, сфокусированной волны, исходящей от батареи. Я скрипнул зубами и закрыл глаза.
– Это прицельный, – сказала Крукшенк. – Первые три выстрела были сопровождающими. Теперь она захватила цель.
– Отлично.
Рокот стих. Я наклонился и попытался просморкаться, освобождая ноздрю от остатков рвоты, застрявших в носоглотке. Крукшенк с интересом наблюдала за мной.
– Слушай, ну ты не могла бы?..
– О, пардон, – она отвела глаза.
Я продул другую ноздрю, снова сплюнул и стал рассматривать горизонт. Небо по-прежнему было чистым. В ошметках рвоты и слизи у моих ног виднелись маленькие капли крови. Похоже, процесс распада пошел.
Херово.
– А где Сутьяди?
Она ткнула в сторону «Нагини». Под носом штурмовика находилась передвижная рампа, на которой стояли Сутьяди и Оле Хансен, по всей видимости, обсуждая что-то имеющее отношение к передней батарее судна. На песке неподалеку, наблюдая за ними, сидела Амели Вонгсават. Депре, Сунь и Цзян либо доедали завтрак на камбузе, либо занимались чем-то еще, коротая время.
Приставив ладонь козырьком ко лбу, Крукшенк посмотрела на стоящих на рампе мужчин.
– Думаю, наш капитан только этого и ждал, – сказала она задумчиво. – Он наворачивал круги вокруг этих пушек с самого нашего прибытия. Смотри, как улыбается.
Я побрел к рампе, борясь с то и дело подступающей тошнотой. Заметив меня, Сутьяди присел на корточки у края. Никаких следов улыбки на его лице не наблюдалось.
– Похоже, наше время истекло.
– Еще нет. Хэнд говорит, что нанобам потребуется несколько дней, чтобы приспособиться к ульравиб-ударам. Я бы сказал, время истекло где-то наполовину.
– В таком случае остается надеяться, что твоя подружка-археолог продвинулась на столько же. У тебя не было возможности пообщаться с ней в последнее время?
– Да разве ж хоть у кого-нибудь была такая возможность?
Он состроил гримасу. После того как все узнали об ОАН, Вардани не проявляла особенной разговорчивости. Она приходила поесть, исключительно чтобы восполнить дефицит калорий, после чего удалялась. От попыток завязать беседу она отстреливалась односложными ответами.
– Было бы неплохо получить сводку по текущему состоянию дел, – сказал Сутьяди.
– Попробуем.
Я зашагал по берегу, на ходу обменявшись с Крукшенк особым лаймонским рукопожатием, которому она меня научила. Действие было рефлекторным, но оно вызвало легкую улыбку на моем лице, и даже тошнота слегка отступила. Этому я научился в Корпусе. Рефлексы могут действовать на самых неожиданных и глубоких уровнях.
– Есть минутка поговорить? – спросила Амели Вонгсават, когда я проходил мимо ее наблюдательного пункта.
– Угу, я сейчас вернусь. Нужно проверить, как там наша трудоголичка.
Фраза не произвела особенного комического эффекта.
Сидя на раскладном стуле в углу пещеры, Вардани хмуро разглядывала портал. На экранах-филигранниках, растянутых над ее головой, мерцали последовательности символов. Плетенка инфокатушки сбоку была очищена, минимизированные инфогранулы потерянно кружили в верхнем левом углу. Необычная манера – большинство людей, когда заканчивают работу, прижимают инфогранулы к проекционной поверхности, – а тут казалось, что Таня просто смахнула с рабочего стола все стоящие на нем предметы. Наблюдая за ней, я не раз видел, как она так делала, как направленный вверх взмах руки придавал гневу и раздражению некоторую элегантность. Мне нравилось на это смотреть.
– Хорошо бы ты не задавал очевидных вопросов, – сказала Вардани.
– Нанобы начали действовать.
Она кивнула:
– Да. Я почувствовала. Сколько это нам оставляет, три-четыре дня?
– Хэнд сказал, самое большее – четыре. Так что ровным счетом никакого давления.
Это вызвало слабую улыбку. По всей видимости, я потихоньку разогревался.
– Есть какой-нибудь прогресс?
– Это как раз и есть очевидный вопрос, Ковач.
– Извини, – я отыскал ящик и сел. – Сутьяди, однако, начинает дергаться. Ему нужны параметры.
– Ну в таком случае я срочно заканчиваю плевать в потолок и просто беру и открываю эту штуку.
Я сам растянул губы в улыбке:
– Ага, было бы неплохо.
Повисла пауза. Портал приковал к себе мое внимание.
– Все же правильно, – пробормотала Вардани. – Длины волн верные, звук и визуальное изображение тоже. Математическая часть в порядке – ну то есть, насколько я понимаю математическую часть, она в порядке. Я отталкивалась от того, что должно произойти, экстраполировала. Насколько помню, именно так мы и делали в прошлый раз. Должно все, мать его, работать. Что-то я упускаю. Что-то забыла. Что-то, возможно, – ее лицо дернулось, – из меня вышибли.
В голосе послышался истерический надлом, и она замолчала, остановившись на грани, отделявшей ее от воспоминаний, которые она не могла себе позволить. Я поспешил на помощь.
– Если кто-то побывал здесь до нас, мог он каким-то образом изменить установки?
Она помолчала еще с минуту. Я ждал. Наконец она подняла голову.
– Спасибо, – она прочистила горло. – Кхм. За доверие. Но это, знаешь, очень вряд ли. «Очень» – это в смысле миллион к одному. Нет, я практически уверена: я что-то упускаю.
