– Впечатляет.
Я бросил на нее взгляд и не смог сдержать улыбки. Я покачал головой:
– Ох, Крукшенк, Крукшенк.
– Чего?
– Когда-нибудь, Крукшенк, ты вспомнишь об этом разговоре. В один прекрасный день, лет через сто пятьдесят, когда будешь стоять на моей стороне баррикад.
– Не дождешься, старикашка.
Я снова покачал головой, но стряхнуть с лица ухмылку по-прежнему не удавалось:
– Дело твое.
– Само собой. Оно лет с одиннадцати как мое.
– С ума сойти, это ж, наверное, аж целых десять лет уже.
– Мне двадцать два, Ковач, – она произнесла это с улыбкой, но улыбка эта не предназначалась мне, а взгляд не отрывался от водной поверхности, черной в звездную крапинку; в голосе девушки слышалась жесткость, плохо сочетающаяся с улыбкой. – На службе пять лет, три из них в тактическом резерве. На тренировочном курсе для морской пехоты была девятой в выпуске. Из восьмидесяти. Седьмая по боевой подготовке. Капральские нашивки в девятнадцать лет, в двадцать один получила сержанта.
– В двадцать два погибла, – эти слова прозвучали резче, чем я того хотел.
Крукшенк медленно выдохнула:
– Хм, ну и поганое же у тебя настроение. Ну да, в двадцать два погибла. А теперь снова в игре, как и все остальные тут. Я уже большая девочка, Ковач, так что завязывай с нотациями. Я тебе не младшая сестричка.
Я вздернул бровь – больше от неожиданного осознания ее правоты, чем от чего-то другого.
– Как скажешь, взрослая девочка.
– Во-во, видела я, как ты пялился, – она глубоко затянулась сигарой и выдохнула дым в сторону побережья. – Ну так что скажешь-то, старикашка? Будем мы делом уже заниматься, пока нас радиация окончательно не ухайдокала? Ловить момент?
В моей голове замелькали воспоминания о другом береге, пальмах, вытянувших динозавровые шеи над белым песком, и о Тане Вардани, сжимающей мои бедра своими.
– Не знаю, Крукшенк. Не уверен, что для этого сейчас подходящее время и место.
– Тебя так напряг этот портал, что ли?
– Я не это имел в виду.
Она отмахнулась:
– Да без разницы. Как думаешь, сможет Вардани эту штуку открыть?
– Ну, раньше же, по слухам, смогла.
– Да, но она что-то хреново выглядит.
– А так, наверное, влияет на человека военный лагерь для интернированных, Крукшенк. Испытай на себе при случае.
– Отстань ты от меня, Ковач, – в ее голосе звучала напускная скука, от которой во мне вспыхнула искра гнева. – Не мы же управляем этими лагерями. Это правительственные дела. Чисто местная инициатива.
Я позволил искре разгореться:
– Крукшенк, ты вообще ни хера не знаешь.
Она сморгнула, на секунду опешив, но тут же взяла себя в руки, пряча тень обиды за непроницаемой маской равнодушия.
– Ну, э-э, я зато знаю, что говорят о «Клине Карреры». Например, о ритуальных казнях пленных. Вот уж, по слухам, грязное дело. Так что, может, сперва сам на канате закрепишься, прежде чем давить авторитетом, а?
Она снова отвернулась к воде. Несколько минут я рассматривал ее профиль, пытаясь осознать, что и почему вывело меня из равновесия, и осознание это не доставило мне особенного удовольствия. Затем я в свою очередь облокотился на релинг рядом с ней.
– Прости.
– Проехали, – но при этом она инстинктивно отодвинулась.
– Нет, серьезно. Извини. Просто это место меня убивает.
Ее губы тронула невольная улыбка.
– Нет, серьезно. Меня уже не раз убивали – больше, чем ты можешь себе представить, – я покачал головой. – Вот только… раньше это никогда не занимало столько времени.
– Угу. А еще ты волочишься за археологом, так?
– Что, так очевидно?
– Теперь да, – она посмотрела на свою сигару, отщипнула ее тлеющий кончик и засунула остальное в нагрудный карман. – Я тебя не осуждаю. Она умная, она кумекает в том, что для всех нас просто истории о привидениях, разбавленные математикой. Реально загадочная чикса. Я понимаю, почему ты к ней неровно дышишь.
Она оглянулась через плечо:
– Что, удивила?
– Есть немножко.
– Ну вот так. Я, конечно, простой солдат, но одну возможность на миллион распознать могу. Та штука, вокруг которой мы тут топчемся, изменит весь наш взгляд на мир. Смотришь на нее и понимаешь это. Понимаешь, о чем я?
– Да, представляю.
– Угу, – она ткнула в сторону берега, туда, где под темной поверхностью воды выделялось бледно-бирюзовое пятно. – Я это знаю. Чем бы мы потом не занимались, то, что мы там увидим, будет определять нас до конца нашей жизни.
Она посмотрела на меня.
– Странное, скажу тебе, чувство. Вот я вроде как умерла. Потом вернулась, а теперь вот это. Не знаю, может, оно должно меня пугать. Но не пугает. Я этого жду, прикинь. Не терпится увидеть, что там, по ту сторону.
В промежутке между нами словно бы рос какой-то теплый шар. Ширился, подпитываясь ее словами, и выражением лица, и подспудным ощущением стремительно, точно горная река, несущегося вокруг нас времени.
Она улыбнулась снова, тут же поспешно стерла улыбку с лица и отвернулась.
– Увидимся, Ковач, – пробормотала она.
Ни разу не обернувшись, она проследовала вдоль борта и присоединилась к остальным.
«Ловко, Ковач, ловко. Слушай, а ты мог быть еще более неуклюжим?
У меня смягчающие обстоятельства. Я умираю.
Вы все умираете, Ковач. Все до единого».
Траулер качнуло, над головой заскрипели сети. Мои мысли резко вернулись к нашему сегодняшнему улову. Смерть, развалившаяся в сетях, словно ньюпестская гейша в гамаке. В свете этой картины маленькая группа людей на другом конце палубы неожиданно показалась мне уязвимой, возникло чувство нависшей над ними угрозы.
Химия.
Старый добрый эффект Измененной Значимости от слишком густой смеси разных препаратов, циркулирующих в системе. А, ну и долбаный волчий ген. Как я мог забыть. Стайный инстинкт, в самое неподходящее время.
Все равно я заполучу их всех. Начинается новая жатва.
Я закрыл глаза. На ветру шелестели сети.
У меня были дела на улицах Заубервиля, но…
Пошел на хер.
Я бросил сигару за борт, повернулся и быстро пошел к главному люку.
– Хэй, Ковач? – уставился на меня остекленелым от трубки взглядом Шнайдер. – Ты куда, чувак?
– Зов природы, – заплетающимся языком пробормотал я, в два прыжка преодолевая лестницу. Внизу я налетел на незакрытую дверь, не разглядев ее в полумраке, отбил атаку с помощью пьяной тени нейрохимии и ввалился в узкое пространство кабины.
