Глава 4 Переформирование
«Темная ночь»
В 1942 году режиссер Леонид Луков, уже известный читателю по фильму «Истребители» и полюбившейся всем песне «Любимый город», приступил на Ташкентской киностудии к съемкам фильма «Два бойца». Первоначально планировалась только одна песня: шутливые классические одесские куплеты. Композитор Никита Богословский попал с ней, как говорится, в десятку: «Шаланды, полные кефали» стали украшением фильма. С рождением песни о «Шаландах» можно было считать, что песенная часть фильма решена, но Луков почувствовал, что одна из ключевых сцен фильма – «Землянка» – не получалась. Была задумана сцена с песней. Была выбрана гитара. Соответствующую замыслу сцены музыку Богословский написал очень быстро, а уже под нее Владимир Агапов – слова. В ходе съемок фильма песня стала чрезвычайно популярна на киностудии, а затем и в Ташкенте. В ту пору столица Узбекистана была некоронованной столицей эвакуации, куда съезжались все киностудии, театры… К ужасу Лукова, песня стала стремительно распространяться задолго до выхода фильма на экран. Создатели кинокартины, в общем-то справедливо, обижались на Леонида Утесова, который не смог преодолеть искушения и, вопреки джентльменской договоренности, включил песню в своей репертуар до премьеры фильма.
Песня вызвала огромный резонанс. Библиограф Симферопольской библиотеки имени Франко Римма Фалькович вспоминала, как в эвакуационном госпитале, в котором служила ее мама, медсестры переписывали слова новой песни, а уже вечером «Темная ночь» звучала по всем больничным палатам.
И хотя действие кинокартины развертывается в Ленинграде и, казалось, речь должна идти о лесах и болотах, но через всю песню проходит «тревожная черная степь», что для 42-го года было очень характерно, так как именно по бескрайним степям нашей Родины раскинулись фронты 1942 года, и зрители без колебания простили это несоответствие и приняли песню.
Темная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…
В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами!
Темная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная черная степь пролегла между нами.
Верю в тебя, дорогую подругу мою,
Эта вера от пули меня темной ночью хранила…
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,
Знаю, встретишь с любовью меня,
Что б со мной ни случилось.
Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи…
Вот и сейчас надо мною она кружится.
Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю: со мной ничего не случится!
В глубоком тылу
В Энгельсе полк пополнился новыми людьми. Кто-то из новичков уже успел понюхать пороха, для кого-то война только начиналась.
Среди новичков оказались два инструктора Энгельсской летной школы Николай Ботов и Константин Смирнов.
В отличие от подавляющего большинства летчиков и штурманов у Константина Смирнова за плечами было несколько курсов какого-то института. Нет, он не кичился своим образованием, но оно выдавало его с головой – это был интеллигентный человек в классическом понимании этого слова. Как рассказывала мама, о политике, о мироздании, о прошлом и будущем они могли говорить с отцом до рассвета, спорили до хрипоты.
Как я понимаю теперь, Константин был близок к тому, что впоследствии назовут диссиденством, инакомыслием. Моему отцу, в силу своего образования, а точнее, полного отсутствия такового, трудно было принять его правоту, но благодаря врожденному интеллекту он тянулся к Константину, как путник к роднику.
Вероятно, стоит упомянуть тот факт, что мать моего отца, его многочисленные тетушки еще до революции получили высшее образование. В молодости бабушка общалась с писателями Куприным, Леонидом Андреевым, дружила с актрисой Комиссаржевской. То же самое можно сказать и о ее сестрах, которые имели на отца огромное влияние.
Знакомясь в Крымском военкомате с личным делом отца, я прочитал характеристику, в которой меня поразила одна фраза: «Политически неграмотен, но не признается». Думаю, что это было лучшее признание интеллекта, так как быть политически грамотным в те годы можно было быть только став Шариковым.
Однажды отец рассказал мне, что в одном из их споров Костя Смирнов заявил: «Однажды ты проснешься и из газет узнаешь, что уже живешь при социализме».
Уверен, что под влиянием своего друга у моего отца впоследствии сформировались многие крамольные выводы, которые я воспроизведу по памяти:
«Хорошо, что Ленин рано умер, а то своей мировой революцией он окончательно добил бы страну»;
«Бухаринцы, троцкисты, правые, левые – это никакие не враги, не шпионы, а точно такие же коммунисты, только каждый видел свой путь построения коммунизма»;
«Фашистская Германия, Советский Союз – это две абсолютно одинаковые системы»;
«Западная и Восточная Германии обязательно объединятся»;
«Мы готовились к войне с Германией, просто не ожидали, что она так сильна».
К сожалению, Костя быстро пьянел. Однажды, когда неожиданно поступила команда на вылет, оказалось, что он вырубился полностью. И тогда его стрелок-радист Вася Зверьков кинул командира на плечо, отнес к самолету, усадил за штурвал, а дальше в Косте включился «автопилот», он автоматически запустил моторы, произвел взлет, на автомате выполнял команды штурмана, блестяще посадил машину, а потом Зверьков вновь унес его в землянку.
Одна из историй, связанная с Костей Смирновым, мне настолько запомнилась, что я написал о ней рассказ, который приведу полностью.
Когда моя дочь училась в первом классе, учительница попросила к 9 Мая пригласить в класс дедушек, которые участвовали в войне. Таковых оказалось только двое: дедушка Димы Шортова и дедушка Оли Поляковой. Я твердо знал, что никогда раньше в школу, где учился я или мой брат, отец не ходил, и потому с интересом ожидал, как будут развиваться события. Честно говоря, я был убежден, что в школу отец не пойдет, так как подобные мероприятия он терпеть не мог. К моему изумлению, когда любимая внучка (а нелюбимых у него не было) тоном, не терпящим отказа, потребовала быть в школе и выступить, он согласился.
