— А тебе, Лев Иванович, больше всех надобно радеть о том, чтобы государь наш, королевич Владислав Жигмонтович, был в нашей православной вере греческого закона, потому что дед твой, и отец, и ты сам, и иные многие вашего рода были в нашей православной вере, и неведомо каким обычаем ты с ними теперь порознился.
Не слушая Филарета и как бы отвечая своим собственным мыслям, Сапега проговорил, и в его голосе был металл:
— Не думал я, что ты так дурно думаешь о моих соотечественниках. Поляки ценой своей жизни водворяют мир среди ваших граждан.
— Мир ли? Я хочу тебе напомнить, Лев Иванович, мудрое изречение древних: «Никто не торжествует долго, начав неправедную войну».
Словом, дружеская дипломатия Филарету не удалась. Он видел другого Сапегу — неумолимого в своих выводах.
В нём уже угадывался тот человек, который на склоне своих дней многих удивит карьерой иезуита.
Между тем отношения между московским посольством и королевским окружением всё более ожесточались. С послами обращались как с подданными, от них уже требовали, чтобы они приказали Шеину сдать Смоленск под тем предлогом, что жители города хотят предаться Лжедимитрию.
Не убедив Филарета подчиниться требованию короля, Сапега вышел к послам. Вид у него был торжественный и важный.
— Мы хотим, — сказал он, — чтобы Смоленск целовал крест королю для одной только чести.
Этой заранее обдуманной хитростью он думал обмануть послов: по опыту он знал, сколь доверчивы русские люди.
...Стояла холодная дождливая осень. Склонный в такую пору к простуде, Филарет занемог. Переговоры шли без него. Хитрые доводы Сапеги отвёл дьяк Томила Луговской. Его поддержал князь Василий Голицын, которого возмутило, что их принимают за простецов. Он произнёс с достоинством родовитого князя:
— Честь короля будет большая от всего света и от Бога милость, если он Московское государство успокоит, кровь христианскую уймёт, сына своего посадит на русский престол, и тогда не только Смоленск, но и всё государство станет за сыном его.
Видя неудачу канцлера, положение решил поправить гетман Жолкевский:
— Для спасения Смоленска есть лишь одно средство: впустить в него польское войско, как сделано было в Москве, и тогда, может быть, государь наш не будет принуждать Смоленск целовать ему крест.
Жолкевский рассчитывал на успех своего предложения, памятуя, что поляки в раздираемой грабителями Москве навели порядок. Но и этот довод не произвёл должного впечатления на послов. Рассудительный дьяк Томила Луговской достойно отвёл его:
— Попомни Бога и душу свою, Станислав Станиславович! В записи прямо написано, что когда смоляне королевичу крест поцелуют, то король отойдёт от Смоленска, порухи и насилия городу не будет, все порубежные города отойдут к Московскому государству по-прежнему.
Переговоры были прерваны до выздоровления Филарета. Однако пан Сапега не унимался. Он отвёл дьяка Луговского в особую комнату и начал с ним доверительную беседу:
— Томила, я хочу тебе всякого добра, ты меня выслушай: сослужи государю прямую службу, и его величество наградит тебя всем, чего только захочешь. Надеясь на тебя, я уже уверил государя, что ты его послушаешь. Смоляне требуют, чтобы к ним прислали кого-нибудь из вас, послов. Они вас послушают и государеву волю исполнят. Возьми с собой Василия Сукина и поезжайте под Смоленск, скажите жителям, чтобы целовали крест королю и впустили в город королевских людей.
Было ясно, что поляки не отступятся от своего. Как бы они не возобновили осаду города!
Послы добились от гетмана, чтобы до прибытия из Москвы гонца от бояр и патриарха не предпринимались новые боевые действия против осаждённого города.
Противостояние продолжалось. Гетман Жолкевский объявил русским послам, что для спасения Смоленска есть одно средство: впустить в него польское войско. У Филарета вырвался горький смешок:
— Скажи уж прямо, гетман: велите сдать Смоленск без боя. А далее вы прикажете целовать крест вашему королю.
Жолкевский несколько замялся.
— Король, может быть, не будет принуждать жителей Смоленска целовать ему крест, однако ратные люди нужны там для порядка.
— Отчего бы не послать в Москву гонца? — предложил Томила Луговской.
Жолкевский пошёл посоветоваться к королю и, вернувшись, объявил:
— Король по доброте своей соглашается на отправление гонца в Москву, но прежде надобно впустить ратных людей в Смоленск.
— Подождём с посылкой в Москву. Мы ничего не можем сделать без нового наказа из Москвы, — настаивали послы. — Так ли, Филарет?
Паны смотрели на Филарета, словно хотели взглядами перевести его в свою волю. Слово митрополита имело особенный вес. Уже никто не поминал о «наречённом патриархе», но все знали митрополита.
— Паны радные, — начал Филарет, — того никакими мерами учинить нельзя, чтобы в Смоленск королевских людей впустить. Ежели лишь раз они в Смоленске будут, то нам его не видать. А ежели король возьмёт Смоленск приступом, помимо крестного целования, то положимся на судьбы Божии. Только бы нам своей слабостью не отдать города...
Поляки увидели в этих словах вызов Сигизмунду. Русский митрополит посмел напомнить, что их славный король нарушил крестное целование — не объявлять войну! Более других кипел гневом пан Сапега:
— Увидите, что будет завтра под Смоленском!
— Жители сами сдадут город, — добавил Жолкевский.
Услышав эти угрозы и предостережения, русские послы призвали для совета всех посольских людей и дворян и получили обстоятельные ответы:
— Однолично стоим на том, чтобы в Смоленск польских и литовских людей не пускать ни одного человека!
— Ежели они какими неправдами проникнут в Смоленск, то города нам не видать!
В этом согласны были смоленские дети боярские и дворяне:
— Пусть в Смоленске наши матери, жёны и дети погибнут, только бы на том крепко стоять, чтобы польских и литовских людей в города не пустить!
Тогда паны затеяли новый съезд. Сапега встретил русских послов надменно, с видом человека, теряющего терпение:
— Ну что, надумали? Впустите в Смоленск королевских ратных людей? Или не знаете, что он не взят лишь по просьбе гетманской и нашей? Король показал милость, чтобы не пролить кровь невинную вместе с виновной!
Вот он каков, пан Сапега! Уже провёл и различие по «крови» меж поляками и русскими! Или забыл, что ещё недавно и король Сигизмунд, и паны радные называли русских братьями?
Русские послы стояли на своём, и тогда решено было отрядить в Москву гонца. Как выяснилось позже, поляки дали согласие на это не без тайного коварства. Гонцу было наказано добиться от московских бояр присылки новых, более сговорчивых послов, а Филарета, князя Голицына и Томилу Луговского отстранить от переговорных дел.
