Константин задумался о последствиях своего предполагаемого брака. Ещё не было в семье Романовых ни одного развода, ещё ни один член этого клана не женился по собственному выбору и по любви. Ему предстояло стать первым, а, как известно, первому всегда достаются самые главные трудности. Это уже потом, как по накатанной дороге, идут вслед за ним другие, а для первого и ухаб становится горой.
Среди всех празднеств Константину всё никак не удавалось заговорить о своём намерении с братом.
В первый же день он представился государю, рассказал, какой широкой рекой полились в Польшу порох и пушки, ружья и деньги, с увлечением говорил о том построении войска польского, которым он теперь занимался, его формировании, обмундировке, маршевых занятиях, смотрах.
— Я не ошибся в тебе, брат, — милостиво сказал ему Александр, и Константин не решился излагать свою просьбу. Отсвет хмурости от его намерения мог лечь и на все его действия в Польше по поводу устройства войск.
Но вот прошла и свадьба Анны Павловны с принцем Оранским, а после свадебных торжеств Мария Фёдоровна, счастливая тем, что и последняя её дочь выдана замуж, начала устраивать в Павловске, любимом месте своего летнего пребывания, бесконечные балы, спектакли, праздники.
В честь принца Оранского в начале лета здесь был устроен великолепный праздник со сценами из спектаклей, с балетами. Хор должен был исполнить торжественную оду, которая посвящалась принцу Оранскому.
Мария Фёдоровна очень серьёзно готовилась к торжеству и просила придворного поэта Нелединского-Мелецкого, обслуживающего все придворные торжества своими виршами, написать такую оду, которая удовлетворила бы любой взыскательный слух.
Старый поэт был нездоров, рифмы давно уже не слагались у него с лёгкостью и изяществом. Он был в отчаянии, что заказ матушки-императрицы будет сорван, и поехал к историку Карамзину. Николай Михайлович знал, кто может помочь престарелому придворному. Он направил его в недавно созданный Царскосельский лицей, к юному лицеисту Александру Пушкину.
Курчавый семнадцатилетний Пушкин легко, за два часа, набросал стихи. Они и прозвучали на празднике в исполнении хора, и Мария Фёдоровна была в восторге. Она расспрашивала, кто создал эти стихи, узнала, что один из лицеистов, Пушкин, и прислала ему в подарок золотые часы с цепочкой.
Говорят, Пушкин был смущён этим подарком, старался казаться независимым от царских милостей и нарочно разбил о каблук эти часы. Единственный царский заказ потом вызывал у поэта смущение и раскаяние. Впрочем, хор на стихи Пушкина потонул в целом ряде других представлений.
Константин с удовольствием смотрел на палатки, разбитые на лугу на фоне декорации, изображавшей швейцарскую деревню впереди гор.
Гвардейские полки, только что вернувшиеся из похода по странам Европы, разместились здесь со всей требовательностью военного строя — это напоминало всем войну против Наполеона, в которой участвовал и принц Оранский.
В лагере строго по уставу жгли костры, и всё это смягчало сердце Константина — всё-таки в душе он всегда был и оставался воином...
После блестящего празднества в Павловске пришло время Константину возвращаться в Варшаву. Лишь в самый последний момент — прощания с императором — он решился заговорить с братом.
— Бог поразил меня любовью, — грустно сказал он Александру, — чистая, светлая, прекрасная девушка полюбила меня, и я не могу совратить её, не могу позволить себе обмануть её доверие...
Император с удивлением смотрел на Константина.
— Государь, — Константин вдруг кинулся на колени, — разреши!
— Встань, брат, ты что, — поднял его Александр, — что ты...
— Знаю, что много глупостей натворил я в своей жизни, много проделок за мной, но сколь милостив ты ко мне, батюшка-государь, брат мой любимый! Служил и служить тебе буду преданно, ты знаешь душу мою. И всю твою кару приму, только бы рядом была та, к которой сердце моё прикипело, и ничем не вытравить любви из него...
— Счастлив ты, брат, — глухо сказал Александр. — Бог подарил тебе величайшую из всех радостей.
Константин понял тайный и больной намёк Александра: давно уже его сердце было пусто и оттого казался он разочарованным и смущённым среди блестящей толпы льстецов, негодяев, прикрытых золотыми мундирами. Слишком уж хорошо понимал он природу окружавших его людей.
Ничего не обещал император Константину, но у того как будто легче стало на душе — он сказал, а брат решит, брат всё объяснит матери. Конечно, она восстанет, опять с горечью начнёт говорить, что всё у Константина идёт шиворот-навыворот, что всю жизнь он огорчает её своими проделками.
Но брат знает, что и как сказать матери, как получить её благословение. Константин уехал из Петербурга, исполненный надежд.
Но прошло ещё два года, прежде чем он получил известие, что дело его движется помаленьку.
В марте 1818 года император приехал в Варшаву, чтобы открыть польский сейм, уверить поляков в принятии конституции.
Ещё в июле 1815 года зареяли над Варшавой белые орлы, на общественных зданиях появились польские флаги. В соборном костёле Варшавы была проведена большая божественная служба, а далее в присутствии всех правительственных лиц было отречение короля Саксонского от всех своих прав на польскую корону.
Но главным в этом действе оставались манифест императора российского о восстановлении Польского королевства и основания для конституции, даруемой восстановленной стране новым королём польским, императором российским Александром.
Принятая повсеместно присяга в верности своему новому государю поставила членов Государственного совета, сенаторов, чиновников и всех жителей Польши под защиту и опеку нового властелина.
Тогда же Александр учредил особый комитет для составления конституции под председательством графа Владислава Островского.
Константину царь не предоставил формально никакого участия в решении вопросов внутреннего управления новым государством, даже имени его не было в списке первых сановников. Ему, как и всем великим князьям царствующего дома, лишь давалось право заседать в Сенате и занимать первое сенаторское место по правой стороне царского трона.
Однако Александр хорошо понимал, что без слова Константина ни одно действие здесь, в Польше, не будет произведено. И первое время Константин занимался войском деятельно и с любовью.
Александр очень внимательно относился ко всем рапортам и докладам Константина, поощрял его. Из Стрельны, во время празднования двух свадеб в Петербурге, Константин писал в Варшаву Новосильцеву: «Принят был так милостиво государем императором, что даже этого никак не заслуживаю, и, лучше сказать, государь изволил особенною своею ко мне ласкою, будто бичом, подгонять, чтоб я ещё больше старался хлопотать».
Открывая польский сейм в первый раз, Александр в своей речи упомянул и Константина:
