С тех пор прошло много лет, и Ксения стала привычным дополнением к петербургскому пейзажу. Но в отличие от других нищих и юродивых — а их было несметное число в столице, — она никогда ничего ни у кого не просила. Бывало, ещё и сама дарила «царя на коне» в особых случаях. А случаи эти, как выяснилось значительно позже, были действительно необычные и чаще всего пророчили.
Все её знали, все подавали ей, но она не брала. Зимой и летом ходила в одной и той же кофте и юбчонке, разбитых котах да прикрывала голову тёмным платочком. Но даже извозчики, уж на что лихой народ, стремились подвезти Ксению хоть пару шагов — удача на весь день обеспечена, если она сядет в коляску. Пекари старались поднести ей лучший кусок пирога, сердобольные купчихи пытались одевать её потеплее. Но она была так равнодушна к этой милостыне, что все уже знали: берёт только от тех, кому хочет помочь. Беднота ютилась возле Ксении, и не раз юродивая помогала обездоленным — не сама, а словно бы судьба поворачивалась к ним вдруг светлым ликом.
Константин подумал было кинуть ей под ноги серебряный рубль, но она подняла к нему ясный глубокий взгляд светлых глаз и качнула головой: мол, не надо...
Он смутился, всадил шпоры в коня и поехал дальше, не оглядываясь и холодея сердцем. Не надо, значит, не такая уж лёгкая будет у него судьба. Он только услышал, как громкий густой голос произнёс за его спиной:
— Примите душу невинно убиенного...
И не оборачиваясь, словно бы увидел, как эта высокая статная старуха с молодыми глазами перекрестила пустой гроб и промолвила эти слова.
Невинно убиенный... Тридцать четыре года тому назад убит был в свалке, драке между офицерами его дед, Пётр Третий...
В сумрачном помещении внутренней церкви лавры было полутемно и тесно. Громадные длинные сундуки — иначе и не назовёшь — рядами стояли вдоль стен, сохраняя в себе останки не слишком родовитых своих обитателей. Почти все они были высокими и коваными, на иных деревянная обшивка уже облупилась и топорщилась серыми щепками. Громадное паникадило горело всеми своими бесчисленными свечами, но простенки между печальными ликами святых завешены были чёрным сукном и словно гасили весёлые огоньки. Синие точки лампад едва теплились, и весь воздух был пропитан многовековым удушьем тления.
Между гробами оставались лишь узенькие проходы; пол, застеленный чёрным сукном, скрадывал звуки шагов, и вся эта мрачная обстановка так подействовала на Константина, что он стоял рядом с братом едва живой, руки его дрожали, а глаза всё бегали по тесному помещению, отыскивая хоть какую-то живую деталь, на которой можно было бы остановить взгляд.
Павел прошёл к приделу, где стояли в ряд высокие серебряные саркофаги, изредка взблескивающие в огоньках свечей.
В самом углу, рядом с гробом Анны Леопольдовны, правительницы России, находился высокий, мрачный, почти без украшений саркофаг. Витые старославянские буквы на его торце позволили прочесть немногие слова: «Упокоился Пётр Третий, русский царь». И даты рождения и смерти.
Шестнадцать гайдуков, все в тёмных траурных мундирах, внесли в церковь пустой гроб, предназначенный для останков Петра. Вереница чёрных монахов со свечами в руках окружила гроб с его телом и запела заупокойные молитвы, нагоняя на Константина и без того зловещую грусть, отрешённость и тоску. Он хотел выйти на воздух, ему отвратительна была вся эта процедура, при которой отец заставил присутствовать и своих сыновей.
— Я хочу восстановить историческую справедливость, — сказал он им накануне. — Мой отец умер некоронованным, был убит подло и предательски и даже похоронен не в царском склепе, а среди прочих людишек. Его место рядом с женой в старинной усыпальнице царственных особ...
И вот теперь они обязаны смотреть на эту мрачную церемонию, содрогаться от ужаса и нелепости зрелища. А отец находил в этом какую-то неизъяснимую прелесть и способ потягаться с вечностью.
Гайдуки осторожно забили ломиками и молотками, освобождая гроб от тяжёлой крышки...
Павел стоял рядом, впившись глазами в то место, где должны были показаться останки его отца. Александр и Константин стояли по обе стороны своего отца.
Крепкие руки гайдуков плавно, с натугой приподняли крышку, пронесли её на другую сторону и поставили стоймя.
И сразу душный отвратительный запах тления ударил в ноздри Константина. Его затошнило, он едва не упал, хотя всегда казался себе не нервным и сильным. Зрелище было и в самом деле невыносимым. На дне гроба, выделяясь на куче истлевшего хлама, резко белели кости скелета...
Константин перевёл взгляд на отца. Павел сдёрнул парик с буклями и тощей косицей и стоял перед гробом ужасающе некрасивый. Его лысая круглая голова блестела в неярких лучах огоньков, ноздри курносого коротенького носа вздрагивали, толстые губы большого рта сложились в плаксивую гримасу, и длинные неровные зубы выдавались из него. Выступающие челюсти приоткрылись, короткое неуклюжее туловище наклонилось вперёд, над самым гробом. Он силился поцеловать череп отца, но скелет лежал слишком низко, и Павел только провёл рукой по вмятине на виске и трудно, со всхлипом вздохнул. Его жёлтое лицо подёргивалось, а кисти больших рук сильно дрожали.
Константин с отвращением отвернулся. И этот человек, такой некрасивый, лишённый всех признаков мужского достоинства — у него не росли усы и борода, — его отец. Его плаксивое поведение над гробом деда ещё больше усилило антипатию Константина к отцу, заставило вздрогнуть от отвращения и ненависти.
С пением псалмов чёрные монахи осторожно нагибались над сундуком с останками, вынимали по частям скелет и перекладывали кости в новый, приготовленный Павлом большой, роскошный гроб.
Константин едва дождался конца этой длинной, показавшейся ему нескончаемой церемонии. Он посмотрел на старшего брата — Александр тоже стоял без кровинки в лице, и казалось, вот-вот упадёт.
Богато убранный пустой гроб принимал в себя останки бывшего императора. Пение всё звучало и звучало в церкви, казалось, оно отдаётся где-то в мозгу. Когда один из чёрных монахов приподнял голый, сверкающий белизной череп, Павел потянулся к нему, прикоснулся губами к вмятине на виске. Константин снова вздрогнул от отвращения.
Прикрыли белым атласным саваном белеющие кости, надвинули серебряную крышку, и шестнадцать гайдуков в траурных одеждах снова встали по сторонам гроба. Константин облегчённо вздохнул: закончилась наконец эта страшная и вычурная церемония, и можно было идти вслед за гайдуками, выносящими из церкви свою тяжёлую ношу.
Теперь катафалк двигался впереди всей процессии, за ним ехали верхом сам император, оба его сына, блестящая свита придворных, а сопровождали траурную процессию гвардейцы Измайловского полка.
У Зимнего дворца уже выстроились гвардейские полки; императрица, невестки и дочери Павла вышли к парадному подъезду, чтобы встретить гроб с останками Петра.
До этой минуты тело Екатерины в русском платье из серебряной парчи лежало в опочивальне на кровати, богато драпированной малиновым бархатом с серебряными прошивками. Её окружали выстроившиеся в траурном карауле кавалергарды с карабинами на плечах. У всех дверей дворца бессменно дежурили гвардейцы с оружием, в ногах кровати стояли по четыре пажа, а фрейлины, статс-дамы и кавалергарды сменяли друг друга каждый раз во время службы христианского обряда. Нескончаемым потоком шли придворные и знатные горожане, чтобы в последний раз поцеловать руку усопшей государыни.
