Едва прибыл гроб с останками Петра, как тело императрицы было перенесено в тронную залу. Рядом с её ложем был поставлен и гроб с останками Петра. На серебряной крышке гроба красовалась драгоценная корона самодержца России. Короны у изголовья Екатерины не было...
Теперь прощаться с царём и царицей допускались все горожане. Немало дивились они закрытому серебряному саркофагу, стоявшему рядом с телом императрицы, и замечали все: и что лежит на гробе алмазная корона, и что роскошью и громадностью гроб этот превосходит всё возможное. Поползли по Петербургу слухи, сплетни, шепотки. Горожане поражались: никогда такого не было ещё в России. И словно обухом по головам всех петербуржцев ударил манифест нового императора «О возложении годичного траура по скончавшейся императрице и её мужу императору Петру Фёдоровичу». Панихиды, церковные службы длились по обоим до самого дня похорон.
День этот, 2 декабря 1796 года, выдался таким холодным, что жители столицы не могли упомнить другого подобного мороза. Свирепый ветер дул с Невы, поднимал тучи снежной пыли, заносил блестящую процессию мелкой снежной крупой, отгибал бархатные занавеси на катафалке. Однако вдоль всего Невского проспекта стояли, не шевелясь, гвардейские полки в одних мундирах с ружьями в руках, коченели, но стояли, сохраняя печальное выражение на лицах.
Оба гроба поставили на орудийный лафет, и восьмёрка вороных лошадей, с чёрными султанами над головами, повезла катафалк к Петропавловской крепости. Медленно шла процессия, за гробами пешком двигалось всё, что было знатного и могущественного в России, — сам Павел, оба его сына, сановники, вельможи, сенаторы. Процессия растянулась на целую версту.
А впереди траурных лошадей шёл, едва переставляя ноги, убийца Петра — Алексей Орлов. Непослушными руками нёс он на бархатной подушке корону российского императора Петра. Рядом с ним, спотыкаясь, брёл другой убийца — князь Барятинский. Так решил Павел наказать убийц своего отца.
Знали петербуржцы, кого и за что выставил на посмешище император, и потому неслись им вслед бранные слова, издевательские усмешки и проклятия.
Едва донёс старый, уже согбенный годами гигант Алексей Орлов свою ношу до собора. Первым вошёл он под полутёмные своды, передал корону своему спутнику, упал на колени и неистово разрыдался. Горячая его молитва потом на разные лады перетолковывалась горожанами.
Но его заслонили вельможи и сенаторы, гробы были поставлены посреди Петропавловского собора, и заупокойное пение огласило высокие своды.
Долгая служба, наконец, закончилась, саркофаги установили на их места в соборе, и Константин вышел из церкви едва ли не качаясь. Он устал от долгого стояния, от заунывных псалмов и молитв, от торжественной и такой нескончаемой церемонии.
Анна Фёдоровна, его молоденькая жена, встретила было мужа выражением печали, но он свирепо поглядел на неё. Жизнь надо было продолжать, а обязанностей теперь у Константина и его брата было по самое горло.
— Трудиться на благо государства, — говорил Павел, — самое полезное для дворянина, государя, для самого простого смертного.
И он не давал отдыха ни себе, ни своей семье, ни своим подданным. Любой день царствования начинался указом, манифестом или особым распоряжением, которые Павел подготовлял уже давно, ещё в бытность свою наследником трона и великим князем. Обширнейшая программа преобразований была создана им, и с самых первых дней этот неистовый император начал проводить её в жизнь.
Самым важным стал закон о престолонаследии. Перед своей кончиной император Пётр Первый, разочарованный в своих наследниках и томимый угрозой последующего царствования, которое низведёт все его начинания, в 1721 году издал указ о престолонаследии. По нему объявлялось, что император может назначить наследником того, кого он пожелает, несмотря на стародавний обычай оставлять наследство старшему сыну. Почти восемьдесят лет испытывала на себе Россия последствия этого странного закона: власть переходила то к одному, то к другому лицу, иногда даже не имеющему никакого отношения к царствующей династии.
Павел отменил этот закон и восстановил стародавнее правило: наследником почитается старший сын в династии, а вслед за ним, если он бездетен, — младший по возрасту. Этот порядок на долгие годы закрепил права престолонаследников. Спокойно всходили на престол цари, не было смуты и волнений при таком порядке наследования, если, конечно, исключить прискорбный случай с отречением Константина, державшийся в тайне и вызвавший бунт декабристов.
А в первый день Светлой Пасхи Павел обнародовал и другой закон — об ограничении барщины. Теперь помещики имели право заставлять крепостных работать только три дня в неделю, а использовать их труд в воскресные и праздничные дни и вовсе категорически запрещалось.
Указ вызвал бурю волнений среди дворян: уж не желает ли император и вовсе освободить крестьян? Запретил Павел и продавать крестьян без земли. Конечно же, этот указ был лишь на бумаге — никто из помещиков и не думал его выполнять. Зрело глухое недовольство новым императором, исподволь готовившим освобождение большинства населения от извечного рабства. Всколыхнулись дворяне, привыкшие к подневольному труду рабов-крепостных, и покатилась по России молва о сумасшествии нового императора.
Многого не понимал ещё Константин в преобразовательной активности своего отца и только в одном был солидарен с ним: порядка в армии не было, офицеры обворовывали солдат, обращали их в своих крепостных, заставляя работать в своих имениях, на службу не являлись, а если и бывали, то несли её из рук вон плохо. Павел определил в своей программе, что Россия не станет вести войн, мира просят поля и люди, и огромное пространство страны должно быть упорядочено, порядок и благо людей должны стать главным и во всей деятельности императора и окружающего его двора.
«Гвардия — позор армии» — такое присловье уже давно стало привычным. Сам Павел, ещё будучи великим князем, писал своему другу Энгельгардту: «Пожалуй, не спеши отправлять сына на службу в гвардию, если не хочешь, чтобы он развратился...»
И теперь он железной рукой наводил порядок в армии. Заставил и гвардейцев нести самую строгую и тяжкую службу, приучал к трудолюбию, доброму поведению, строгому выполнению команды и почитанию себя старейшим. Константин понимал отца в этом и старался хотя бы облегчать его труды. С утра до вечера проверял он боеспособность солдат, бранился и кричал на офицеров, не знающих самых основ военной науки и военного строя, выходил из себя, если видел, как неряшлив солдат без должной выправки и линейной осанки. Учился этому у отца, не пропускавшего ни одного развода и требовавшего строгого, по линейке, строя, ловкости во владении оружием, смётки и лихости.
Увы, далеко было не только армии, но и гвардии до тех идеалов, что виделись Павлу в вымуштрованной армии прусского короля Фридриха Второго. И не потому мечталось ему отлить армию по образцу Фридриховой, что слишком он благоволил к Пруссии, а просто та армия была образцовой.
У Александра тоже хватало нагрузки — он стал военным губернатором Петербурга, — но, встречаясь, братья почти не говорили о делах. Старший скептически смотрел на все нововведения — ему больше был по душе хоть и безалаберный, но вольготный дух бабушкиного времени. Ему уже не часто удавалось пленять на балах молодых красавиц своим ростом и статью, красивым, немного женственным лицом. Балы и праздники теперь выдавались редко — все должны были работать, трудиться в меру своих сил. Даже обеды становились в семье отца слишком напряжёнными — император предпочитал говорить один или с кем-либо, остальные молчали.
