Словно бы предчувствовал Константин, что всё свершится по его желанию, будто бы свыше озарило его.
Небольшой парад одного лишь Измайловского полка назначен был на этот раз на Марсовом поле. Павел пригласил посмотреть на вахтпарад всю свою семью. Мария Фёдоровна, обе невестки — Елизавета Алексеевна и Анна Фёдоровна, дочери императора, знать, приближённые и сановники собрались на Марсовом поле, чтобы поглядеть на армию. Все знали, что Павел боготворит армию, выбивается из сил, чтобы наладить дисциплину в войсках, и не осмеливались даже заикаться, чтобы не присутствовать на морозе при этих парадах. От Павла не укрывалось ни одно отсутствующее лицо.
Ясный морозный день занимался над столицей. Бледное зимнее солнце едва вынырнуло из-за туч, белая пелена Марсова поля засверкала под его лучами.
И словно по белой простыне пошли шагать солдаты, строго держа равнение, чётко соблюдая строй. Это в самом деле было живописное зрелище. Тёмно-зелёные мундиры с красными отворотами и воротниками устилали поле, грубые тяжёлые ботфорты легко вздымались в шаге, а руки в такт шагам взмахивали в чётком и ровном узоре.
Когда пошёл Измайловский полк, Константин затаил дыхание. От бессонной ночи глаза у него словно были засыпаны песком, а сердце стучало от волнения. Всё ли пройдёт так, как он задумал, как представлялось ему в безмолвии ночи, такая ли картина развернётся перед его глазами, какая рисовалась ему в тиши его кабинета?
Павел со скучающим видом стоял впереди всей знати, отбивая палкой, своей знаменитой тростью, такт.
И вдруг рука его ослабла, глаза расширились. Он увидел, как взблеснули выхваченные эспадроны, как щетиной вздёрнулись они над строем и как мгновенно исчезли в ножнах.
— Что такое? — закричал он. — Повторить!
И снова шёл полк, и снова взблескивали эспадроны, и снова щетинились они над строем. И опять приказал Павел повторить весь артикул. А на третий раз он не выдержал, выбежал на поле и также искусно, в такт всем солдатам, прошёл впереди всех.
Мария Фёдоровна беззвучно зааплодировала. Это действительно было красиво. Павел как будто и ростом стал выше, и фигура его стала стройнее, а упражнение с эспадроном было таким слаженным и чётким, словно упражнялся он с полком много раз.
Когда закончился вахтпарад, призвал к себе командиров всех рот полка, перецеловал их, поблагодарил. А командир полка смущённо указал на Константина, стоявшего в отдалении:
— Благодарите сына своего, ваше императорское величество.
Император изумлённо повернулся к Константину.
— Ночью, ваше императорское величество, он поднял по тревоге полк и научил сему артикулу, — доложил счастливый командир полка.
— Ну, сын, порадовал старого отца, — подбежал Павел к Константину, — да где ж ты взял сей артикул?
— У Фридриха, батюшка, — скромно потупился Константин, — читал и вычитал.
— Ай да сынок у меня! — с гордостью повернулся Павел к окружавшей его свите. — Каков? Учись у младшего, Александр, — обратился он к старшему сыну.
Александр молча поклонился отцу.
Павел крепко обнял и поцеловал Константина, рассыпался в похвалах. Александр презрительно поглядел на брата.
Константин не уловил этого взгляда. Смущённый и растерянный, радостно-возбуждённый стоял он среди царедворцев, рассеянно отвечая на поздравления и пожимая вялые руки придворных. Сказалась вдруг усталость бессонной ночи. Он незаметно затерялся в толпе и поехал к себе, в кабинет, досыпать и видеть сладкие сны о славе, о войне, где он мог бы блеснуть храбростью...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Низенькое сводчатое помещение правого придела церкви Всех Святых на Кулишках было скупо освещено неяркими синими огоньками лампад перед тёмными ликами святых да кое-где поставленным в высокие жестяные шандалы витыми большими свечами. Маргарита стояла на коленях в самом тёмном углу, немо взглядывала на лики святых, на беспомощное распятое тело Христа, не думала ни о чём, только душа её тосковала и рвалась к Всевышнему. Многие часы простаивала она так, уставала молиться, и слова уже не рвались из её сердца, как в первые годы замужней жизни. Бог всё знает, зачем она будет надоедать ему своими слёзными жалобами, мольбами и упрёками.
Она впервые задумалась о том, что ни к чему не приучили её в семье отца. Что знала она, что умела, чем могла заняться? Лишь к одному готовили — выйти замуж и быть женой, матерью.
Танцы, иностранные языки, кое-какая романическая литература — всё это могло пригодиться, чтобы уловить хорошего жениха, удачно выйти замуж. Дальше этого не простирались мысли даже у её прекрасного отца и любимой матушки.
И вот теперь — что же она такое, к чему приведёт её жизнь? Её бело-розовые ручки могли вышивать и штопать, вязать и плести макраме, сварить варенье. Но сколько же было крепостных, которые всё это делали, и нужды ей не было обшивать и обвязывать семью. Ничего не может, ничего не знает в этой жизни Маргарита, и она чувствовала себя ничтожеством и горячо молилась Богу, чтобы указал ей путь.
Но иконы бесстрастно молчали, устремляя на неё свои полные печали и сострадания глаза. Колебались от лёгкого дуновения ветра огоньки свечей, синели лампады перед тёмными ликами, сверкало в отблесках свечей сусальное золото окладов и начищенное серебро паникадил. А Маргарита всё стояла на коленях и без слов вопрошала: зачем я живу?..
— Не желаете ли чашечку кофе? — любезно спросила её новая домоправительница, всё ещё свежая тридцатипятилетняя француженка, неслышно войдя в комнату Маргариты.
— Нет, благодарю вас, мадам Трикоте, — вежливо ответила ей Маргарита.
— Мадемуазель, мадам, — поправила её Трикоте.
— Простите, — снова всё так же вежливо сказала Маргарита.
Шурша широкими, выглаженными до мелких складочек юбками, мадемуазель выплыла из комнаты. Маргарита горько улыбнулась: она подозревала, что новая мадам заменила собою в постели Поля всех прежних. Но ей было всё равно, лишь бы Поль не трогал её...
— Ты не пришла к завтраку, — даже не поздоровавшись, объявил Поль, войдя к ней, — а у меня к тебе разговор.
— Я была в церкви, — сухо ответила Маргарита.
— Что-то слишком часто ты бегаешь по церквям, — саркастически заметил Поль, — уж не амура ли там ищешь?
Она спокойно подняла на него огромные зелёные глаза и ничего не ответила.
— Я пошутил, — лениво развалился в кресле Поль, — я знаю, ты верная и преданная жена. Но тебе ещё придётся это доказать. Собирайся и поезжай в Петербург — достань мне место, и без места не возвращайся...
Она смотрела на его красный бархатный шлафрок, наглаженные кружева рубашки, слегка оголённую грудь, шикарные комнатные туфли и не говорила ни слова. Он, мужчина, посылает её, женщину, хлопотать о месте ему. Разве он слабее, чем она, разве знает она, что и как надо делать, с кем разговаривать, кому кланяться? Да и вообще, где это видано, чтобы женщина хлопотала за мужчину...
