«Видя с сердечным наслаждением, яко государь и отец, отличные подвиги храбрости и примерное мужество, которое во все продолжение нынешней кампании против врагов царств и веры оказывал любезнейший сын наш его императорское высочество великий князь Константин Павлович, во мзду и вящее отличие жалуем ему титул цесаревича...»
Этот манифест во многом послужил охлаждению братьев, этим Павел словно бы грозил Александру — будет и ещё один наследник престола, и кто знает, кому предпочтёт отец завещать трон. Титул цесаревича был навсегда соединён с той особой, которая «действительно в то время наследником престола назначена».
Бриллиантовая шпага была вручена Константину с прибытием его в Петербург, а сардинский король почтил Константина орденом Анунциаты с цепью — высшим орденом королевства. Даже император Франц наградил великого князя военным орденом Марии-Терезии с лентой.
На другой же день после выпуска манифеста о титуле цесаревича Павел потребовал, чтобы Константин вернулся. Кампания закончилась, австрийцы показали свою лукавую суть, и Павел отказался продолжать воевать за интересы австрийского двора. «Герой, приезжай назад. Вкуси с нами плоды дел твоих», — написал император сыну.
В Аугсбурге Константина встретил старый знакомец князь Эстергази. Обменявшись любезными приветствиями и поздравив Константина с наградами и высочайшим титулом, князь неожиданно сделал ему странное предложение: взять на себя миссию посредничества между двумя государями — Павлом и Францем, уладить отношения между разошедшимися державами, поскольку все недоразумения вытекали лишь из несогласованных действий обоих кабинетов.
Константин внимательно глянул на высокопоставленного сановника. Его кольнуло это предложение — фраза, что, мол, только несогласованность кабинетов и министров вызвала эти недоразумения. Разве сам он не был свидетелем истинного лица Австрии, которая лишь использовала русскую силу для своих интересов, ничем не помогая русской армии?
Но он ушёл от прямого ответа.
— Я в армии, — сказал он, — не более как волонтёр, и все дипломатические сношения между венским и петербургским дворами мне вовсе неизвестны. Да и могу ли я без воли и желания моего отца, без позволения императора входить в какие-либо дипломатические сношения с иностранными дворами?
Князь, тряся седой головой, хотел было возразить на эти доводы, но Константин холодно сказал:
— Теперь, когда я вижу в вас, князь, дипломатическое лицо, я вынужден, к моему глубочайшему сожалению, изменить прежнее моё обращение с вами. Теперь мы не друзья, как были раньше, а просто волонтёр и высокого ранга дипломатический представитель чужой страны. Прощайте, князь...
Эстергази ничего не оставалось, как сразу же покинуть великого князя.
Мельком глянув на отца, вытянувшегося в седле, окружённого блестящей свитой, Константин заметил, как по щеке императора поползла крупная слеза. Мгновенно слёзы полились и у Константина: он не думал, что отец, тиранивший Суворова в последние месяцы его жизни, способен был всё забыть и плакать о великом человеке.
А людская волна, запрудившая весь Невский, всё катилась и катилась за погребальным катафалком, и не было ей конца...
Из Аугсбурга Константин заехал в Кобург — там во всё время его отсутствия жила его молодая жена Анна Фёдоровна. Но герцог и герцогиня Кобургские встретили его не очень приветливо — они уже знали от дочери, что Константин плохой семьянин, что он мучает жену, фаворитками его становятся женщины всё более и более низкого происхождения, а жена забыта и заброшена. Словом, родители Анны Фёдоровны дали понять Константину, что недовольны его поведением, косвенно высказывали свои взгляды на семейную жизнь, и пребывание это оставило у великого князя более чем удручающее впечатление.
Анна Фёдоровна должна была покинуть свой родовой замок, уехать в постылый Петербург, и Константин ничего не сделал для того, чтобы хоть как-то скрасить её расставание с родителями. Он хмуро ждал, когда она пересядет в его карету, и молчал почти всю неблизкую дорогу.
Зато в Петербурге лицо его расцвело. Отец восторженно встретил сына — в его честь была воздвигнута триумфальная арка, а торжества по случаю его приезда длились больше недели. Балы, обеды, спектакли — всё было в честь героя.
И всё более подозрительно и холодно смотрел на брата Александр.
Константин смутно догадывался о причинах такого охлаждения старшего брата и по-солдатски решил объясниться с ним начистоту.
— Александр, — торжественно сказал он, едва они остались одни на просторной аллее Царского Села, — в последнее время ты отдалился от меня, всё более ищешь общества Адама Чарторыйского, да и других твоих новых друзей. Я хочу только одного: чтобы ты знал, если когда-нибудь ты станешь государем, более верного и преданного помощника и подданного, чем я, у тебя не будет.
Александр с удивлением смотрел на круглое, курносое, не слишком красивое лицо младшего брата, покрасневшее от усилий выразить свои мысли достаточно чётко и просто.
— Я всегда был уверен в этом, — негромко ответил он. — Но к чему ты...
— Батюшка теперь отличает меня больше других, но, поверь, я служил и служу верно царю, отечеству...
Бело-розовое, несколько женственное лицо Александра тоже слегка покраснело, но как-то пятнами, на щеках, на маленьком и слишком округлом подбородке, даже на высоком белом лбу.
— Завидую я тебе, Константин, — негромко сказал он, — ты был в настоящей кампании, а меня государь не отпустил. И вот ты герой, а у меня будни — смотры, парады, разводы. — Ив порыве былой молодой откровенности, вовсе понизив голос, продолжил: — А каково, если перед всеми генералами, офицерами, солдатами тебе в лицо кричат: «Вам свиньями командовать, а не людьми!..»
Константин поднял голову, глаза его с жалостью и любовью смотрели на брата.
— Батюшка, — тихо промолвил он, — бывает сердит и суров, но поверь мне, он добрый и щедрый человек.
— Никогда не знаешь, — ответил Александр, — что ему понравится, а что нет.
— Я всегда буду тебе верным слугой, — так же тихо повторил Константин.
Константин обнял своего коротышку брата — голова его возвышалась над ним почти на половину, — и Константин обхватил плечи Александра. Они постояли, обнявшись, потом, опомнившись и оглянувшись по сторонам — не видел ли кто их братских объятий, — словно стыдясь, разошлись в разные концы тёмного, заросшего зеленью, сада.
Очень скоро Константину пришлось убедиться в справедливости слов Александра.
Как и прежде, Константин был в чине инспектора кавалерии и должен был приходить на смотры и разводы, пропустить которые не смел никто из офицеров и высших командных лиц. Однажды после развода Павел, очень довольный муштровкой полка, пригласил к обеду и своих сыновей, а за столом стал расспрашивать Константина об Италии, о поведении там солдат и офицеров, завёл разговор и о знаках отличия и особых воротниках на мундирах младших чинов.
