Константин всё ещё переживал горечь поражения в Аустерлицком сражении. Лишь много позже узнал он все подробности. Он сам со своей гвардией был отрезан от центра и правого фланга, не сумел устоять против внезапно появившихся французов, а австрийцы не подкрепили его своими действиями. Он думал, что только он один отошёл за Раусницкий ручей, и благословлял небо, что неприятель не пошёл вслед, иначе от гвардии бы ничего не осталось. Но, ознакомившись после битвы со всеми операциями союзной армии, он понял, что ему ещё выпала счастливая карта — гвардия была сохранена, хотя и потеряла немало убитыми и ранеными. Хуже обстояли дела в центре и на правом фланге. Сражение под Аустерлицем, на котором так настаивали Александр, император Франц и все молодые командиры, которым надоело отступать перед французами, закончилось недолгим, кровавым и сокрушительным поражением.
Сам Александр следовал за четвёртой колонной войск и неожиданно попал под неприятельский огонь. Вся его свита была либо убита, либо рассеяна по полю, и лишь верный ему лейб-медик Виллие и берейтор
[18] Ене прикрывали скачущего императора. Под Виллие картечью убило лошадь, он едва выбрался из-под бьющегося в агонии коня, но неотступно следовал за императором. Александр приостановился, чтобы подождать Виллие, и тут рядом с ним упало неприятельское ядро. Император с головы до ног был засыпан землёй.
На них хлынула оголтелая, обезумевшая толпа солдат, бежавших с поля боя. Она увлекла их за собой, но скоро унеслась к своим укреплениям, и император остался один посреди громадного пустого поля, засыпанного трупами людей и лошадей.
Александр не мог отдышаться от этого беспорядочного бегства. Он подождал, пока Виллие поймает лошадь, потерявшую седока и бродившую по полю, оглянулся, проверяя, следуют ли за ним два этих верных человека, и медленно двинулся в сторону русских расположений.
Только глубокий ров с водой отделял императора от укреплений русских войск, но он застыл в недоумении перед этим рвом и мучительно соображал, как ему перескочить через эту длинную и широкую канаву, словно забыл все упражнения на коне, которые всегда лихо и славно выполнял. Берейтор подскочил к Александру, грубо хлестнул его коня, и он решительно поскакал ко рву. Прыжок был удачен, на той стороне государя встретили солдаты...
Константину рассказывали, как удручённо остановился император посреди укреплений, как неторопливо, словно во сне, сошёл с коня, сел на землю и схватился за голову. Он долго сидел так, и никто не видел его горьких слёз. Когда он поднял голову, лицо его опять стало обычным, непроницаемым. Наверное, вспоминал в эти минуты Александр все доводы и резоны Кутузова, настаивавшего на отступлении: старый фельдмаршал хорошо понимал, что поражение в крупном сражении неминуемо.
Много позже Александр признавался, что эти минуты были самыми тяжёлыми в его жизни.
— Я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надо было действовать иначе. Я пренебрёг его мнением...
Именно в эти минуты оценил Александр всю силу и мощь полководческого таланта Наполеона, понял, что на одной лихости и мужестве солдат нельзя его победить, и уступил своим офицерам, предлагавшим перемирие, а потом и мир. Он не мог не пойти на это. Союзники покинули Александра на другой же день после Аустерлица. Что оставалось ему делать?
И вот он находится на этом выстроенном посреди Немана пароме, видит чёрные горящие глаза Наполеона и всматривается в них с пристальной внимательностью близорукого...
Горький привкус поражения преследовал и Константина. Он тоже понимал, что за спиной Наполеона почти вся Европа, что вчерашние союзники уже пошли на мир с Наполеоном ценою жертв и уступок, Россия одна не могла выстоять против громадной армии корсиканца.
И Константин вместе со всей блестящей свитой прислушивался к тому, что творилось за стенами павильона, куда скрылись оба императора. Однако оттуда не было слышно ни звука.
Французские и русские офицеры, понимая, что начало этих переговоров приведёт к тому, что вчерашние враги станут друзьями, принялись знакомиться. На плоту не было лишь Кутузова.
Блестящие празднества, продолжавшиеся целую неделю, не изгладили из памяти Константина горечь аустерлицкого поражения. Как мог, он поддерживал брата, часто говорил ему, что когда-нибудь Наполеон получит своё от русских, но теперь, видно, такая полоса пошла в жизни, что приходится заключать мир с Францией. Тильзитский мир был позорным для русских, заставил согласиться на блокаду Англии, прежде бывшей союзником России и поддерживавшей её субсидиями. Союзники в полном смысле слова предали русского царя, поодиночке заключая с Наполеоном наступательно-оборонительные союзы, и Александр, хоть и был очарован умом, остроумием и гениальными планами Наполеона, втайне делился с братом своим отчаянием и унынием.
В таком настроении они и вернулись в Петербург.
Константина увлекла светская жизнь. По случаю заключения мира давались пиры и обеды, балы и спектакли, и даже Мария Фёдоровна вышла, наконец, из своего заточения в Павловске и пригласила на празднество самое блестящее общество.
Здесь, на балу у матери, Константин и увидел прелестнейшую девушку — Жанетту Антоновну Четвертинскую, младшую сестру княгини Марии Антоновны, бывшей тогда замужем за Дмитрием Львовичем Нарышкиным. Удивительная по красоте девушка совершенно очаровала Константина своим изяществом, недюжинным умом, восторгом от его воинских подвигов. Воспользоваться её привязанностью Константин посчитал для себя невозможным и потому помчался к матери в Павловск, чтобы выложить ей свои мысли по поводу его предполагаемой женитьбы.
Конечно, прежде следовало уладить вопрос относительно его развода. Великая княгиня Анна Фёдоровна в одном из писем к цесаревичу предложила ему начать дело о разводе. Основанием могло быть это письмо великой княгини и отношение родственников к делу о разводе. Жене в ответ на её письмо Константин написал следующее:
«Вы пишите, что оставление Вами меня через выезд в чужие края последовало потому, что мы не сходны друг с другом нравами, почему Вы и любви своей ко мне оказывать не можете. Покорно прошу Вас, для успокоения себя и меня в устроении жребия жизни нашей, все сии обстоятельства изобразить письменно, и что, кроме сего, других причин не имеете, и то письмо с засвидетельствованием, что оно действительно Вами писано и подписано, российского министра или находящегося при нём священника, немедля доставить в Вашему покорному слуге Константину...»
Думалось ему, что такое письмо может быть благосклонно принято его матерью и братом, поможет развязаться с оставившей его женой, и снова обзавестись собственным домом, семьёй, возможно, детьми, по которым уже начало тосковать его сердце. Избранница казалась ему исполненной всяческих достоинств, и он только и думал о том, что поведёт её к алтарю.
Увы, слишком уж была привержена к чистоте родовых связей его матушка, Мария Фёдоровна. Однажды, когда уехала Анна Фёдоровна, она уже не дала своего благословения на новый брак Константина, а теперь обрушилась на него с ещё большей силой.
