– Может, вскрылось какое-нибудь мошенничество? – предположил Джек. – Подделка бухгалтерских книг?
– Мисс Амброуз на такое не способна, – усомнилась я. – Она всю одежду себе покупает в «Маркс и Спенсер».
Джек прошелся до доски объявлений, замедлив шаг у двери.
– А что, покупки в «Маркс и Спенсер» дают иммунитет или какую-то гарантию? – возмутилась Элси. – В таком случае половина «Вишневого дерева» вообще святые!
– Ни слова не расслышать, черт побери, – досадовал он.
Джек вернулся на диван. Через несколько минут в двойных дверях появился Хэнди Саймон с папкой в руках, но при виде полицейских сразу сдал назад и исчез.
– Думаете, они приехали за нашим работником? – спросила я. – Ведь обычно убийца – садовник!
Элси строго посмотрела на меня:
– Жизнь – это не сериал про детектива Коломбо.
– Иногда – да, – уперлась я.
Полицейские ушли через десять минут, надев фуражки и унося разнообразные конверты. Мисс Амброуз посмотрела на нас через клетчатое стекло. На секунду мне показалось, что на губах у нее мелькнула улыбка, но, наверное, я ошиблась. Когда она наконец вышла из кабинета, Джек открыл глаза и громко спросил:
– Это что сейчас такое было?
Мисс Амброуз отозвалась:
– Вы мне скажите, оба будем знать.
Это надолго сбило меня с толку.
– Ну, хоть о больнице думать перестали, – утешилась я.
Джек, проводив взглядом мисс Амброуз, которая ушла по коридору, повернулся ко мне:
– Как прошло, кстати?
– Лучше не бывает, – заверила я.
Джек пристально поглядел на меня. Его глаза долгую минуту удерживали мои слова.
– Вы уж поберегите себя, Флоренс. Всем нам требуется помощь время от времени, нужно только попросить о ней.
– Вряд ли я заслуживаю помощи.
– Конечно заслуживаете, как все люди. Почему вы вдруг так заговорили?
Ответ вылетел раньше, чем я спохватилась:
– Я была абсолютно уверена, что утопленник – Ронни. Я бы головой поручилась!
Видно было, что Джек колеблется.
– А почему вы были так уверены, Фло? – осторожно спросил он.
Я поглядела ему в глаза:
– Потому что я сама столкнула его в воду.
22:13
В Уитби я об этом вроде бы вспомнила, но сразу спрятала воспоминание в одну из ячеек памяти и постаралась о нем не думать.
После гибели Бэрил мы больше не ходили на танцы, не могли. В ту ночь, когда утонул Ронни, я просунула голову в дверь ратуши, но краски были слишком яркими, музыка чересчур громкой, да и сами танцы показались мне чуть ли не непристойными. Я уже хотела уйти, когда заметила Ронни, стоявшего у бара с какой-то незнакомой девушкой. Я ее раньше никогда не видела. Он что-то шептал ей на ухо – слишком близко и на долю секунды дольше, чем допускали приличия. А еще он смеялся. Смеялся, будто все забыто и он может начать с чистого листа.
Не помню, как я ушла. Не помню, как повернулась, закрыла дверь и спустилась по ступенькам. Следующий момент, когда я снова начала себя осознавать, на кухне у Элси, куда я ворвалась, ища, с кем разделить свой гнев.
В доме было тихо, все спали. Я металась по пустой кухне, потом подошла к лестнице и прислушалась. Обычно в любой час ночи в доме раздавались шаги матери Элси, но даже из ее комнаты не доносилось ни звука. Помню тиканье часов в холле и безмолвные половицы, помню, как подумала, что наконец-то дом задремал. И тут я расслышала плач. Сперва показалось – где-то по соседству плачет ребенок, но издать такие звуки младенцу слишком сложно: плач был не требовательный, а глухой, будто кто-то рыдал в подушку. И тут меня как ударило: Элси!
Я хотела пойти к ней. Я даже поставила ногу на первую ступеньку, но что-то меня остановило. Удерживала не мысль, что время уже позднее, и не неловкость застать ее в слезах, потому что это Элси, а с ней не бывает неловко. Просто я понимала, что бы я ни сказала, словами ничего не изменить. Как бы я ни любила подругу, как ни хотела ей помочь, словами я ничего не сделаю. В ту ночь меня остановило сознание, что подняться к Элси с утешениями означает расписаться в собственной несостоятельности.
Меня трясло, когда я вернулась в кухню. Не знаю, от гнева, отчаяния или холода ноябрьской ночи. Помню, как я ворошила кочергой в камине и смотрела на пламя, пока не защипало глаза. Должно быть, именно тогда, глядя на пылающие угли, я решила, что должна что-то сделать. Если я не умею подобрать нужные слова, надо заполнить пробелы между ними. Если все боятся схлестнуться с Ронни Батлером, значит, это задача для меня.
Выйдя из дома, наполненного сонным дыханием, я захлопнула дверь черного хода. Громыхнуло на всю улицу, но я не обернулась. Решительно пошла обратно в ратушу. Конечно, все уже разошлись. За окнами лежал брошенный вечер, а внутри – пустая сцена, деревянный пол, засыпанный серпантином, и узоры из стаканов на безмолвных столиках. Все попрятались в тепло кухонь или уют постелей. Улицы тоже опустели, но я продолжала искать. Ронни где-то рядом, и я не смогу взглянуть Элси в глаза, пока не найду его.
Не знаю, сколько я ходила по улицам, может, час, может, больше. Я заглядывала в пабы, зная, что музыканты часто засиживаются в задних комнатах, устраивая вечеринки для своих за закрытыми дверями. Может, Ронни кого-нибудь уболтал и его пустили посидеть? Я дошла до самого его дома на другом берегу реки, но окна были темные, в квартире не видно движения. Я дважды обегала наш городишко и готова была отправиться на поиски в третий раз, как вдруг увидела Ронни у поворота дороги, почти там, откуда час назад начала поиски. Он пьяно споткнулся и привалился к стене, чтобы не упасть.
Понятия не имею, где он болтался. Может, нашел себе в баре собеседника по душам или не самую разборчивую женщину, а может, шатался по улицам, как я, силясь отыскать дорогу домой. Я набрала полную грудь воздуха, чтобы крикнуть, но голос застрял в горле – не знаю, от испуга или от долгих поисков. Мне захотелось прочувствовать удовлетворение оттого, что я нашла Ронни Батлера. Он плелся по улице, шатаясь от фонарей к заборам, а я шла сзади, держась на некотором расстоянии и остро жалея, что ноги у меня такие большие, а дыхание белым облаком клубится у рта. Ронни не оборачивался, он явно пытался собрать разбегавшиеся мысли, и я незаметно подобралась совсем близко, следя за ним из тени.
Река делила город надвое, отрезая старую часть от новой. Богадельни и хибары рабочих на том берегу, где жили мы с Элси, смотрели через крутой мост на фабрики, многоэтажки и отели за рекой. Ронни жил на новой стороне, где улицы были шире, а люди пришлые. Чужаки, не задерживавшиеся настолько, чтобы примелькаться. Ронни мог пойти по мосту, сделать небольшой крюк и попасть домой, но он предпочел пойти по берегу. Он сделал свой выбор, а я колебалась. Река, быстрая и широкая, пробегала через город, увлекаемая приливами к устью, и отец взял с меня слово никогда не ходить по берегу в темноте. «Слишком опасно, – говорил он, – сорваться можно в два счета». Но сейчас все было иначе. Я должна была пройти по краю, чтобы не упустить Ронни после всех этих поисков.
