В Египте ее поделочные следы оставил уже неолит: как одинаково формулирует популярная, учебная и профессиональная литература, ссылаясь на публикации английских археологов Гая Брайтона и др. [119; 120; 122], древнейшие зафиксированные раскопками в долине Нила медные артефакты – бусины и булавки, «вытянутые» холодной ковкой, – происходят из могильников верхнеегипетской культуры Бадари (вторая половина V тыс. до н. э.). Если излагать факты педантично, то Брайтон в своем труде о «бадарийской цивилизации» описывал единственную медную булавку, «почти проколку», длиной около трех дюймов (7,6 см) и погнутую, которую он нашел в разграбленном погребении 5112 рядом с костяной иголкой, костяным шилом и кремневым наконечником стрелы [122]. Интересно, что соответствующую группу могил, каталогизированную им под общим шифром 5100, Брайтон даже на основании «скудных остатков» ее и без того скромной заупокойной утвари охарактеризовал как кладбище людей повышенного социального статуса. То обстоятельство, что указанное погребение, как и большинство в данном кластере, было когда-то вскрыто ворами или вандалами (конкретно в яме 5112 отсутствовал костяк), позволяет предполагать наличие хотя бы у «статусных» бадарийцев еще некоторого количества зачаточных медных изделий.
В грабленых и нетронутых захоронениях поздненеолитического амратского периода (культура Нагада I, первая половина IV тыс. до н. э.) исследователям попадались медные предметы постепенно расширяющегося ассортимента, но пока сравнительно небольшие и малочисленные, поскольку, по мнению Флиндерса Питри, медь на египетском Ниле тогда была пусть и «хорошо известным», но все еще дефицитным и дорогим материалом [355; 367]. Так, «богатое» и при этом (удача для археологии додинастики
[48]!) не потревоженное «злоумышленниками» погребение Н29 в ал-Махасне, датированное до S. D. 41, совсем не содержало медного инвентаря [78], откуда напрашивается версия, что и из разоренных амратских могил его было расхищено в целом не так уж много; с другой стороны, в грабленом герзейском захоронении b230 в ал-Амре (S. D. 48–61) сохранился переломленный медный кинжал длиной семь дюймов (17,8 см) с рукояткой из слоновой кости, согласующийся с тезисом добывших его ученых, что к протодинастическому времени в Египте медь вошла в широкое употребление [382].
Самым ранним египетским бытовым изделием из меди Питри считал булавку «для скрепления козьих шкур, обернутых вокруг туловища», которую он привязывал к «нулю» своей «последовательной» датировочной шкалы (S. D. 30), чем, по сути, подтверждал бадарийское происхождение этой «одежной фурнитуры». Немного позже (S. D. 34–38) появились мелкие гарпунные наконечники, копировавшие костяные прототипы. Лишь ближе к концу Нагады I (ок. S. D. 38, по системе Кайзера – Нагада Па) египтяне стали пользоваться маленькими медными долотами или стамесками для работы по дереву. Холодная ковка (точнее говоря, примитивное пластическое формоизменение кусочков выплавленной из малахита или где-то найденной самородной меди подручными каменными бойками) в позднем неолите была, по-видимому, единственным способом металлообработки, знакомым протоегиптянам, что до поры не позволяло им получать медные орудия сколько-нибудь значительных размеров, массы, твердости, прочности и т. п.
Согласно одному из фундаментальных положений египетской археологии, на рубеже амратского и герзейского периодов или с наступлением последнего в низовьях Главного Нила произошел технологический скачок, связанный с изобретением литья меди в открытые формы и началом производства на базе отливок заданного «сортамента» полноценных металлических орудий и оружия: тесел, топоров, ножей, кинжалов (другими словами, переход к энеолиту) [16; 32; 148; 313]. К сожалению, некоторые, даже «классические» (тем важнее обратить на это внимание), авторы откровенно путались в подобных вопросах, что видно на примере «Шерлока Холмса египтологии», английского химика с историческим уклоном Альфреда Лукаса [213]: в своей монументальной справочной монографии о древнеегипетских материалах, ремеслах и вещах [24; 306] он отрицал наличие в Египте плотницкого и столярного дела, как и металлических инструментов, «до конца додинастического периода» – и параллельно относил опубликованный Брайтоном знаменитый медный топор из Матмара весом 1,4 кг, с расширяющимся книзу плоским лезвием [121], к «среднему додинастическому периоду», который в принятой им системе календарных дат, «заимствованной у проф. Дж. Г. Брэстеда», суть раннегерзейское (если не позднеамратское) время [135].
Длинный узкий кинжал с продольным ребром жесткости, найденный Флиндерсом Питри in situ в неразграбленной могиле 836 огромного кладбища «новой расы»
[49] близ Нагады, был датирован нижними относительными пределами S. D. 42 или 55, т. е., по одной из версий, началом герзейского периода; его серединой – второй половиной хронологизировали вышеупомянутый сломанный кинжал с костяной рукояткой из ал-Амры. Широкий медный свежевальный нож использовался ок. S. D. 49; тесла уже существовали к S. D. 56 и дальше в направлении завершения эпохи Нагада только увеличивались в размерах (как, кстати, и гарпуны). Концу протодинастического периода Нагада III (S. D. 78) принадлежит хранящийся в Каирском музее «погребальный» медный плотницкий комплект из тесла, долота и топора очень хорошего качества, а I династии (S. D. 80) – «любопытная» и «уникальная» медная пластина, похожая на обоюдоострый топорик [355; 359; 360; 367]. Им синхронны топор, пила и тесло из местечка Миншат Абу-Омар на северо-востоке дельты Нила [465]. Крупный могильник в Тархане немного севернее Герзы в Нижнем Египте сохранил до наших дней целое разнообразие медных орудий конца Нагады III–I династии (S. D. 78–81): булавки и проколки, тонкие свежевальные ножи, стамески и долота «обычных форм», тесла и топоры с прямыми и скругленными обушками, обломок ножа и др. Среди них выделяется поистине выдающаяся находка в яме 474: первый встретившийся археологам в Египте металлический копейный наконечник, втульчатый, с пером длиной ок. 12 см, «поразительный для столь раннего времени» (S. D. 79 по оценке самого Питри, не сомневавшегося в хронологическом соответствии раритета месту его обнаружения). Обращает на себя внимание и протодинастический «набор медных моделей» (уменьшенных подобий) ножа, стамесок и тесел из ямы 1023 (S. D. 78) [369], который имел аналоги в архаических погребениях, где «все говорит о большом и давнем опыте в изготовлении и употреблении орудий из меди» [28].
В «сокровищницах» растущих многокамерных гробниц-мастаб первых египетских царей и сановников медные орудия полного ассортимента лежали внушительными кладами, насчитывавшими десятки и сотни ножей, тесел, долот и т. д., как в усыпальницах S3471 (Хора Джера?) и S3035 (вельможи Хемака) в Саккаре [184; 185; 188]. Около средиземноморского города Библа, который издревле служил главным переднеазиатским перевалочно-складским пунктом и портом для поставки фараонам ливанского кедра, был найден египетский медный топор времени II династии [248]. Последователь Питри, другой известнейший английский египтолог и успешный археолог раннединастических древностей Уолтер Эмери (начинавший профессиональное образование как инженер-кораблестроитель!) доказывал, что основные деревообрабатывающие металлические инструменты и технологии, которые египтяне затем применяли на протяжении всей своей истории чуть ли не до современности (за исключением заимствованного у римлян рубанка), они создали и освоили к «царству» архаических фараонов [189], а значит, к подготовительным экспериментам приступили гораздо раньше. Такому интеллектуально-производственному подъему или прорыву, несомненно, способствовало то, что в доисторическом Египте новые ремесленные орудия и приемы было на чем опробовать и к чему прилагать.
