Механическая прочность и изумительная плавучесть папирусных «Ра» и камышового «Тигриса» обеспечивались не только их материалами, но и конструкцией. Это, повторю, были типичные «прямоугольные» ладьи-«плоты», если применять к ним классификацию Ханса Винклера и его последователей в изучении египетской «лодочной» петроглифики: «Нос и корму делали высокими, изогнутыми вверх, выше чем на ладьях викингов, чтобы судно переваливало через морскую волну и прибой, а не для того, чтобы оно приминало мелкую рябь на реке» [56].
«Поражала великолепная устойчивость “Ра I” на штормовой волне», которая в первые дни путешествия достигала высоты 4–6 м. «Волны стали круче – все более глубокие ложбины, в которые мы скатывались, все более высокие гребни, которые бросались на нас сверху, но никак не могли нас накрыть, потому что наш золотистый бумажный лебедь всякий раз приподнимал высокий хвост и спокойно пропускал волну под собой» [56].
Как известно, «Ра I» Хейердалу строили африканцы будума с озера Чад, а «Ра II» – индейцы аймара с озера Титикака в Андах («…я решил испытать других лодочных мастеров, которые по сей день вяжут крепкие лодки на древний лад» [56]), и хотя первая ладья на океанских волнах «изгибалась, как угорь», а вторая была «жесткая, как бейсбольный мяч», обе они отличались какой-то органической мореходностью.
«Разыгрался жестокий шторм. Поначалу это было только интересно, потом кое-кто из нас встревожился в глубине души, но тревога сменилась удивлением и растущим чувством облегчения, когда мы увидели, как гладко все идет. В конечном счете все вылилось в беспредельное восхищение нашей скорлупкой, которая так ловко переваливала через водяные горы… Шесть метров. Восемь метров… Десять метров… Все идет, как положено, все хорошо. Поразительно, как легко “Ра II” перемахивает через беснующиеся волны. Разве что какая-нибудь струйка попадет на палубу, но это ерунда» [56].
«“Ра” балансировал на гребне волны высотой с шестиэтажный дом и вот-вот должен был ринуться в пропасть. Такие волны иногда приходят, они не опасны, но наблюдать их не доставляет удовольствия… появляется острое желание удрать куда нибудь подальше, а корабль тем временем спокойно ползет и ползет вверх по склону, а потом вниз по склону, и ничего ужасного не приключается» [50].
«Канарские острова остались позади. За восемь суток мы прошли путь, равный расстоянию от Норвегии до Англии через Северное море. Судно, которое успешно выдерживает поединок с волнами в таком длительном рейсе, обычно относят к разряду морских… И мы шли дальше в условиях, весьма далеких от тихого течения Нила».
«Давно минул май, вот и июню конец, а мы не тонем, сами плывем и везем несколько тонн полезного груза… Мореходные возможности папирусной лодки превосходят все, что представляли себе ученые до сих пор».
Как выяснялось на плаву, эти возможности были заложены в такие суда изначально: «Самое интересное в папирусной лодке, после поразительной прочности и грузоподъемности папируса, – древнеегипетский такелаж… Мы точно скопировали его с древнеегипетских фресок. Толстая веревка соединяла верхушку двойной мачты с форштевнем. А вот к ахтерштевню такой веревки не протянули… Мы поняли всю важность такого устройства, как только “Ра” начала извиваться на волнах океана. Ахтерштевень вел себя, как прицеп, который сам по себе мотается на всех ухабах. Будь он притянут к топу фордуном
[75], мачта сломалась бы на первой же хорошей волне. Когда “Ра” переваливала через высокие гребни, средняя часть лодки ритмично поднималась вверх, между тем как нос и корма под собственной тяжестью опускались в ложбины. Подвесь мы корму к мачте, и та не выдержала бы нагрузки, а так она поддерживала загнутый вверх форштевень и не давала корчиться средней части мягкой палубы. Корма послушно повторяла извивы волн… Смысл конструкции был слишком очевиден. Уже на третий день я записал в дневнике: “Этот такелаж – плод долгого морского опыта, он родился не на тихом Ниле”» [56].
В экспедиции на «Тигрисе» Тур Хейердал пришел к окончательному выводу, что древние предки его бунтовых «плотов» были созданы «не для речного судоходства. Высокие дуги помогают отстояться на якоре в шторм; нос и корма возвышаются над гребнями частых волн, словно шея и хвост лебедя. Взмывая вверх, широкая крутая грудь “Тигриса” рассекала валы, потом скатывалась в ложбины, отбрасывая брызги в стороны, так что на палубу почти ничего и не попадало».
«Тугие бунты “Тигриса” даровали нам чувство полной безопасности при любом волнении… “Тигрис” уткой переваливал через гребни, не давая волнам ворваться на борт» [57].
«Ветер не унимается до сих пор. Волны трехметровые… Именно такая погода нужна “Тигрису”! (Жизнерадостное восклицание Тура)».
«Высоченные волны догоняли нас, подкатывались под днище и убегали вперед, вырывая румпель из рук. Править при такой скачке нелегко, но приятно» [51]. Даже так!
Более того, весь уникальный и богатый опыт команд Хейердала убедил их в том, что «плоты» – это суда именно открытых морей и океанов: «До чего же далеки от реальности кабинетные исследователи, которые сами верят и учат других, будто до европейцев мореплаватели ходили только вдоль берегов… Самый трудный фарватер, самые сложные проблемы там, где из воды торчат скалы, где течения и волны наталкиваются на отмели и берега. Идти вдоль берега – сложнейшая задача для пользующегося примитивными плавучими средствами. Должно быть, древние мореплаватели в подобных обстоятельствах испытывали те же чувства, что и мы, разве что они были подготовлены намного лучше нашего. В плаваниях на простейших судах главной трудностью для меня и моих товарищей всегда было благополучно миновать последние мысы на пути в открытый океан и подойти к берегу на другой стороне. Близость Аравийского полуострова отнюдь не внушала нам чувство безопасности. Напротив, это был подлинный кошмар, и мы только мечтали: вот бы сейчас очнуться на безопасных просторах Индийского океана!» [57].
Добавлю одну деталь, на которой Хейердал внимание не акцентировал, хотя она могла бы подкрепить его идеи. У острова Файлака в водах Кувейта «при пятибалльном волнении “Тигрис” понемножку, медленно и неотвратимо затягивало на каменистое мелководье» [51]. На выручку поспешил советский сухогруз «Славск», с которого был подан мотобот. «Русские запустили мотор, чтобы вести нас на буксире. Однако ветер напирал на высокие дуги ладьи с такой силой, что мотор не помог и вышло наоборот: “Тигрис” потащил шлюпку за собой» [57]. «Мы, увы, продолжали плыть, но не к теплоходу, а прежним дрейфующим курсом. Слабосильный мотобот не справлялся, нас волокло на рифы… Волны гуляли в два человеческих роста» [51].
На «Ра II», ближе к завершению похода, после вынужденного удаления деформировавшейся верхней части форштевня «через несколько дней мы решили, что крюк ахтерштевня тоже надо спилить. Все равно он, после того как укоротили нос, только мешал держать курс, выступая в роли косого паруса» [56].
Таким образом, «лихие закорючки» штевней крупных «плотов» были не только гидродинамическими обтекателями, «позволяющими легко переваливать через океанские валы» [57], но еще и «парусами» довольно чувствительной тяги. Подобное могло пригодиться (особенно во времена, когда матерчатых парусов еще не существовало
[76]) прежде всего на открытых пространствах больших акваторий: океанов, морей и величайших озер.
