Я восседаю между Манзиарли и режиссером, оба – само воплощение любезности. Какое колдовство этот завтрак, где все изъясняются на «кое-что значащем» языке и шутят, как у нас дома! Почти все проходящие мимо – в каком темпе! – знаменитости бросают на нас доброжелательные взгляды, кивают головой. Манзиарли рассказывает всякие истории. Наклоняется ко мне:
– Могу вам поведать: если я еще не приглашал вас в консульство, то только потому, что некоторые ваши предшественницы… Но то, что я слышал о вас… Скажите, вам хотелось бы пообедать в один из ближайших дней с величайшими звездами?
– С кем, к примеру?
– С Чарли Чаплином.
– Готова вас расцеловать!
– Целуйте!
Забыла упомянуть о визите на второй день к мэру Лос-Анджелеса. Я привезла… одну из коробок шампанского. (Она едва влезла в багажник олдсмобиля!)
Мэр принимает нас, рассыпается в комплиментах (так мне кажется). Выглядит смущенным. Миссис Гид говорит мне:
– Мэр просит сказать, что огорчен, так как не может принять шампанское. Потому что… потому что его согласие повредит калифорнийскому шампанскому.
– Ну что ж, оно доставит удовольствие другим. Не так ли, Жан-Пьер Омон?
Супруги приглашают меня на импровизированный ужин.
«Знаете, по-дружески». Отлично. Мое испанское коктейльное платье будет к месту.
Они живут в доме, укрывшемся между двумя чудесными садами. В холле лежит роскошный красный ковер – он бы поразил меня, не будь встреча дружеской. Жан-Пьер лучится обаянием. Проводит нас в кабинет. А это бар? Сколько бутылок!
– Привет, дор-р-рогая!
Мне навстречу выходит Мария Монтес, горячо целует меня. На ней светлое домашнее платье, отделанное серебряной парчой. От… Жака Фата.
Семеро гостей. Среди них господин де Манзиарли, Жак Франсуа, певец с подружкой, крупный голливудский модельер. Мария Монтес не может удержаться, чтобы не показать нам дочь, очаровательную черноволосую девчушку. Потом мать надевает другое платье от Фата.
«Импровизированный» ужин проходит в лучших традициях французской гастрономии. Стильный слуга. Живой разговор. Во время десерта Мария Монтес снова исчезает и возвращается в платье от Бальмена. Такое внимание меня поражает.
Вечер. Жан-Пьер сидит у камина, где пылают дрова (вечера еще прохладные), варит кофе. Манзиарли садится за пианино, он прекрасно играет, не обращая внимания, слушают его или нет. Я болтаю с Жаком Франсуа. Тот делится со мной своими обидами на Голливуд! Подумайте только: он уже четыре года на контракте, но еще ни разу не снимался. Чего они ждут?
И с финансами туго. Жан-Пьер по-дружески успокаивает его. Манзиарли шутит:
– Скажите, эта очаровательная Мисс Синемонд могла бы быть отличной консульшей?
– Вряд ли, господин консул. К тому же я замужем.
– Какое разочарование! Это меняет все!
Вы думаете, фотографы – не столь сдержанные, как полицейские, – складывают свое оружие ночью? К одиннадцати часам появляется целая свора. Бессмысленно сопротивляться. Они у себя дома, мы их рабы. Множество снимков для завтрашних газет. Я немного опьянела. Напеваю. Манзиарли просит Р. Д. сыграть в четыре руки. Господин М. соглашается спеть.
У него глубокий, проникновенный голос. Все очарованы! Можно ли мечтать о лучшем?
Я говорю Манзиарли о Т. Хотелось бы, чтобы его в будущем удостаивали приглашения.
Он рассеянно спрашивает: «Вы знакомы с Шарлем Буайе?
[119]» Неужели он имеет что-то против моего дорогого доктора?
Я ошиблась. Ничего подобного! Т. будет на этом званом обеде, организованном консулом. Он состоится на следующий день в отдельном зале кабаре.
Я наверху блаженства! Мне заранее назвали приглашенных знаменитостей (ни один не отказался): Грир Гарсон
[120], Соня Хени
[121], конечно супруги Монтес-Омон, «королева сплетен» Голливуда, местная Кармен Тессье
[122], чье имя я не запомнила, Мишлин Шейрель
[123], Флоренс Марли
[124] (ее плохо знают в Париже, а в Америке она высоко котируется).
А Он? Действительно ли он придет? Да, и ждет именно меня. Пятьдесят восемь лет, убеленный сединами, но так молод лицом и духом! Чарли Чаплин, кого во Франции – и, вероятно, во всем мире – считают богом все, кто занимается кинематографом.
Я буду сидеть рядом с Ним, робкая до предела, потом понемногу «оттаивающая», настолько он добросердечен и любезен. Он едва говорит по-французски, но его радость жизни, искрометность, чистый смех так противоречат печали большинства его фильмов. Неутомимый человек! Он много говорит, обращаясь в основном ко мне, хотя я не могу… За десертом он без всяких просьб показывает мне танец булочек.
Жан-Пьер Омон с блеском подыгрывает ему. Очаровательная Мишлин Шейрель производит впечатление чуть испуганной молодой светской дамы. Только Соня Хени, похоже, смотрит на меня без особой любви. С сердечным почтением гляжу на Флоренс Марли, красивую, сверкающую драгоценностями. Жан Т. вначале держится в тени, потом обращается ко мне, убеждая откровенно описать страхи, испытанные в самолете. Я млею, чувствуя ту же любезную снисходительность, которую ощутила на радио.
