В мире всего хватает! Быть может, они… «расклеются» на моих глазах. (Проклятые болезни!!) А пока во время полицейской облавы я прячу парочку из них в туалете.
Субботы и воскресенья по-прежнему отдаются Бараку. Идиллия с Рене продолжается без изменений, что крайне бы удивило врача из предместий, которого цитирует автор романа «Влюбленные женщины»
[15]: девственниц старше семнадцати не бывает. Доктор! Быть может, потому, что девственницы не нуждаются в ваших услугах! Я без всякого стыда остаюсь таковой. И множество моих подруг! Наше примерное целомудрие зависит от целомудрия наших воздыхателей (они видят, с кем общаются), от наших дремлющих чувств (пробуждение будет только прекраснее!), а в моем случае – и от наставлений папы: «Малышка, теперь ты работаешь и вращаешься среди разных людей. Тебе надо ковать свое будущее. Если оступишься (понимаешь, о чем хочу сказать?), сама скинешь себе цену. Мужчины – свиньи. Берегись их, особенно обходительных. Стоит начать, как уже не остановиться. Так и покатишься по склону прямо до потаскушки. Стыд, нищета, больница. Твоя мать была настоящей девушкой. Хотелось бы и о тебе говорить те же слова».
Дорогой папа! Его откровенный урок, словно из других времен, звучит в моих ушах в минуту легкого искушения. Его подкрепляют предупреждения (по поводу болезней) молодого кюре, который некогда напугал меня скрытым намеком на «опасность потерять зрение» из-за кое-каких неосторожностей. Сам он был красивым мужчиной. Глаза его сияли как свечи. Единственный раз, когда он выслушал мою исповедь, я хотела признаться ему в своих псевдокриминальных мыслях. Один из его вопросов привел меня в ужас.
– Нет, нет, никогда! Нет, отец мой… И, словно по наитию, я придумала:
– Я украла десять франков у мамы!
В ту зиму пополз слух, что готовится большой конкурс на звание Мадлон четырех коммун: Дранси, Буржа, Бланшмениля и Курнева. Я прихожу в восхищение, которое тут же охватывает всех местных девушек. Но конкурсантки должны иметь обязательно «не менее шестнадцати лет» (мне еще нет и пятнадцати), быть «дочерьми ветеранов» (у папы званий хоть отбавляй), «быть красивыми» (вот так!..).
– Мама, записываемся?
– Наденешь свое платье в обтяжку из оранжевого плюша! Когда я появляюсь в мэрии, понимаю, что одним из моих болельщиков будет мэр: «Тебе всего четырнадцать, но думаю, тебя все же запишут».
Вскоре меня начинают считать одной из фавориток, а главной соперницей становится хорошенькая мадемуазель Симон, которой, быть может, не повезло, что ее не «представили».
Великий вечер. Конкурс проходит в Праздничном зале, заполненном отцами и матерями, братьями и сестрами, в присутствии жюри, которое возглавляет начальник авиации Буржа.
В зале множество людей со сверкающими галунами.
Я вытянула 23-й номер (это число станет для меня счастливым). Ощущаю свое везение, когда выхожу с цветами в руках, обтянутая платьем, которое подчеркивает (я уже не краснею) округлости груди. Борьбы не было – выбирают меня. Президент Союза ветеранов взмахом руки останавливает крики «браво»: «…Мадемуазель Жаннин Саньи… Дочь ветерана войны… Ее победа – успех для нее и для нас».
Какая радость! Больше! Я потрясена, тем более что в уголках глаз папы сверкают искорки. Все наши знакомые окружают его: «У вас красивая дочь!»
По громкоговорителю объявляют: «Наша Мадлон открывает бал!»
Вот так, запросто, с «президентом», за ним следуют – как я горда! – начальник авиационного лагеря, руководитель группы «Журавли», а потом множество галантных офицеров, которые спешат записаться в кавалеры. Рене нет. Тем лучше! «На задании», – предупредил он. Я уже не так наивна и предполагаю, что он попал в полицию. Кстати, он в последние дни довел меня. Я приревновала, но сумела совладать с собой! Нельзя опускаться до мужчин, особенно когда твоя грудь обтянута великолепным сине-красным шарфом, на голове красуется пурпурно-золотая шапочка и ты шествуешь по залу, словно королева среди своих подданных.
Мне вручают чек от кассы взаимопомощи: 300 франков, не пустяк! Также я получаю право на воздушное крещение. Это мне нравится меньше; и я выставляю это право в лотерею, чтобы подарить маме новый шарф.
Фотограф тут как тут. «Я» появляюсь в Anciens Combattants (газете ветеранов). Моя первая фотография! Я восхищена ею! Добываю три экземпляра, чтобы повесить в своей комнате, в салоне и бутике Сапорты, где радуются моему успеху.
В прессе Буржа, где у меня есть завистницы, успех скромнее, быть может из-за собственной оплошности. Показывая подружкам похожий на меня набросок в одном журнале моды, я неосторожно похвасталась: «И это я. Меня однажды попросили позировать. Меня уже знают в Париже». И мечтаю вслух: «Вы услышите о Жаннин до того, как мне исполнится тридцать. Увидите, я буду знаменита, как кинозвезда!»
Сейчас мне понятны раздражение окружающих и прозвище «хвастунья!», несущееся вслед, когда я, принаряженная и причесанная – положение обязывает, – сажусь во второй класс трамвая.
Конец Рене! Вот так! Он слишком разозлил меня: месье снова появился с другой. Чаша терпения переполнена! Теперь он встречает меня под руку, будто я влюбилась, с местным галантным ухажером. Рене пытается вернуться. Но я отворачиваюсь от него. Занятно! Несколько лет назад, находясь с мужем в Австрии, я получаю письмо из Инсбрука, которое переслали из Буржа.
От кого? От Рене, который любезно осведомляется обо мне и сообщает новости: женат, охранник, двое детей.
Как, черт возьми, он узнал, что я живу по соседству!
С удовольствием (невинным или извращенным?) я отвечаю ему, приглашаю к себе. Он приезжает – и выглядит неловким в темной форме. А я, в платье из красной чесучи
[16], спускаюсь навстречу по лестнице нашего палаццо, как Сесиль Сорель
[17].
И встречаю его с максимумом простоты и любезности. Он бормочет: «Ты! Ты стала такой! Быть того не может!»
Господин Сапорта, которому все уши прожужжали о моем вкусе, идеях, шике, говорит: «Будешь торговать у прилавка». Что соответствует новой прибавке в сто франков. Подобная обязанность вдохновляет меня. Быть может, я сделаю карьеру художника-декоратора. И снова окунаюсь в тонкость и богатство великолепных тканей, по ним физически схожу с ума, как сходят с ума некоторые мужчины от кожи девушки. Если они лежат навалом, они не очень красноречивы! Другое дело, когда на ткани есть складки, создается гармония тонов, каждая деталь подчеркивает волнующую красоту шелка, атласа, крепа, узорчатого штофа, тафты, переливающегося панбархата. Удивительные картины, хрупкое ежедневное достижение идеала – я страстно влюблена в ткани!
