В русских летописях имеется сообщение под 1377 г. о том, что «царевич Арапша перебежа в Мамаеву Орду».
[528] Однако из данного сообщения отнюдь не следует, что Арабшах оказался на службе у Мамая: слово «перебежать» (древнерусское «пръбъещи») могло означать, в частности, «перекочевать», «переправиться через реку» и т. д.
[529] И это вполне соответствует реальным событиям: Арабшах со своими войсками проходил через владения Мамая для нападения на русские области. Однако современные авторы вполне однозначно восприняли это сообщение как свидетельство о переходе шибанидского царевича на службу к Мамаю. Не менее однозначно они постарались проигнорировать и информацию о том, что в 1377-1380 гг. Арабшах правил в Сарае, подтверждаемую нумизматическими материалами.
[530]
Причина возникновения этого мифа представляется вполне очевидной: на Мамая, таким образом, возлагается ответственность и за те злодеяния против Руси, которые он не совершал — что, конечно же, усиливает его образ как врага русского народа. И коль скоро Арабшах в 1377-1378 гг. совершил свои походы на Засурье, Нижний Новгород, Рязань и мордву (союзную русским князьям), также выполняя приказы Мамая, то «список преступлений» бекляри-бека, таким образом, существенно расширяется.
[531] Кроме того, представление Арабшаха военачальником Мамая также льет воду на мельницу евразийских историков: раз Арабшах всего лишь служил бекляри-беку (врагу и Руси, и Орды), следовательно, его действия против русских княжеств не являлись военными действиями собственно Золотой Орды против Руси, а всего лишь действиями Мамая — главного врага и Руси, и Орды. Естественно, в таких условиях «неудобный» для евразийцев факт самостоятельных походов Арабшаха и его правления в Сарае удобнее всего было забыть…
Еще один сподвижник Мамая, привлекший внимание современных авторов, — это мурза Бегич, полководец Мамая, потерпевший поражение в сражении на р. Воже (1378 г.). Летописи не содержат никаких сведений о нем, кроме самых общих фактов: что он возглавлял ордынские войска, был разбит и, вероятно, сам погиб то ли в сражении, то ли во время бегства.
[532]
Современные авторы сочли, что этих сухих и кратких сведений о предводителе ордынского войска в битве, окончившейся столь славной для Руси победой, явно недостаточно. В результате Бегич превратился из рядового военачальника Мамая в его «любимца», «лучшего полководца», «главнокомандующего» и т. д.
[533] Об источнике этих сведений остается только догадываться — либо поражаться проницательности современных историков! Зато причины возникновения такого мифа о Бегиче вполне понятны. Как известно, о победе русских на р. Воже высоко отозвался К. Маркс, отметив, что «это первое правильное сражение с монголами, выигранное русскими».
[534] Естественно, оценка основоположника диалектического материализма явилась руководством для его советских последователей, и в результате эта битва (возможно, простой карательный рейд) превратилась в одно из крупнейших сражений в средневековой русской истории! Несомненно, разгром «любимца» «лучшего полководца» Мамая (и, следовательно, возглавлявшего и крупные силы, хотя о численности войск обеих сторон на Воже нет сведений) явно больше служит к славе русского оружия, нежели победа в незначительной стычке с одним из заурядных предводителей войск бекляри-бека. Интересно отметить, что и средневековые авторы старались представить поход самого Мамая на Русь и Куликовскую битву как месть бекляри-бека за разгром и гибель своего «любимца». В результате получается, что русские сражались за свою Родину, а Мамай — всего лишь, чтобы отомстить за гибель своего фаворита. Естественно, победа Дмитрия Донского в таких условиях не могла не быть предопределена!
Личность Бегича привлекла внимание и «национальных историков», в частности — вышеупомянутых апологетов «булгаризма», создавших псевдоисторический булгарский свод «Джагфар тарихы». В их трактовке Бегич (как и сам Мамай) стал потомственным булгарским эмиром.
[535] По мнению создателей «Джагфар тарихы», это должно убедить читателей в том, что Золотая Орда по сути была Волжской Булгарией!
Привлекает внимание современных авторов и фигура еще одного полулегендарного сподвижника Мамая — Челу-бея, или Темир-мирзы,
[536] который своим поединком с «иноком» Пересветом начал Куликовскую битву. Таким образом, оба участника этого поединка стали объектами мифотворчества: брянский боярин Александр Пересвет превратился в монаха-схимника из монастыря Сергия Радонежского, а Челубей, в свою очередь, — также в «монаха-воина», да еще и принадлежавшего к «тибетской боевой школе гэлугпа».
[537] Такой образ Челубея косвенно дополняет образ Мамая как врага Руси и православной веры: ведь чтобы победить русских, он обратился за помощью к «воину тьмы» — представителю некоей мрачной и подозрительной языческой секты!
[538]
