Есть также известие о геройском самопожертвовании некоего армянина, по имени Акопа Арютинова, бывшего во время сражения в персидской артиллерии. В самом разгаре боя он направлял пушечные выстрелы так, что снаряды ложились не в русское, а в персидское войско. Его арестовали; но он успел бежать во время смятения битвы, но был пойман,– и сардарь эриванский приказал выколоть ему глаза и отрезать нос, губы, уши и пятки. Измученный и обезображенный, он успел, однако, добраться до Эчмиадзина. Впоследствии русское правительство вознаградило его, назначив ему единовременно десять червонцев и пожизненную пенсию в сто рублей.
Перед самыми воротами Эчмиадзина Красовский остановил шедшие впереди войска, чтобы дать время стянуться всему отряду. Солдаты были в таком изнеможении, что замертво падали под тень монастырских стен; и когда ударили подъем, пять егерей, которые не были совсем ни ранены, ни контужены, оказались умершими от истощения сил. Красовский ввел в монастырь только слабые остатки своего отряда, потеряв в этот страшный день весь транспорт, двадцать четыре офицера и тысячу сто тридцать нижних чинов,– потеря громадная, если припомнить, что вся численность отряда едва превышала две тысячи человек.
Эчмиадзин со своей стороны переживал во все время боя минуты страшного сомнения. Один из монастырских иноков, отец Иосиф, сидел на колокольне и с ужасом следил за тем, как две тысячи русских воинов бились, окруженные тридцатитысячной армией самого Аббаса-Мирзы. Весь монастырь молился. Архиепископ Нерсес, облаченный в праздничные святительские одежды, со всем духовенством совершал божественную службу. Все время, пока происходило сражение, он простирал вверх святое копье, омоченное кровью Христа, и просил с коленопреклонением и со слезами победу благочестивому русскому воинству. “Умилительно было это зрелище,– говорит один очевидец,– не только весь народ и солдаты, но и больные и раненые подползали к монастырскому храму – и молились”...
Но вот пушечный гром мало-помалу затих, и остатки русского войска появились перед Эчмиадзином. Монастырь отворил ворота и встретил их с молебным пением и колокольным звоном, как своих избавителей. Архиепископ Нерсес обратился к ним с приветственной речью. “Горсть русских братьев,– говорил он, пробилась к нам сквозь тридцатитысячную армию разъяренных врагов. Эта горсть стяжала себе бессмертную славу, и имя генерала Красовского останется навсегда незабвенным в летописях Эчмиадзина”.
Действительно, впоследствии, в память этого боя, по мысли престарелого патриарха Ефрема, поставлен был монастырем скромный обелиск, в виде часовни, на самом месте сражения, и вместе с тем установлено ежегодно праздновать 17 августа; в этот день все эчмиадзинское духовенство совершает крестный ход к памятнику и служит там панихиду по убиенным в сражении воинам. Высочайшее утверждение об этом памятнике последовало 1 сентября 1831 года. Он стоит и ныне, верстах в четырех от Эчмиадзина, на пути к деревне Ушакан; на медных досках, врезанных в пьедестал, начертаны имена начальников войсковых частей и названия полков и артиллерии, которые сражались в день 17 августа для спасения Эчмиадзинской святыни. Так память о страшной битве будет переходить из поколения к поколения, до позднейшего потомства тех, чьи сердца, в самый день подвига Красовского, колебались между страхом и надеждой и обращались с горячей молитвой к милосердному Богу, прося Его помощи и защиты.
Непосредственным следствием битвы 17 августа было совершенное освобождение монастыря от блокады, которая в ту же ночь была снята персиянами. Как ни велики были потери русского отряда, потери врагов были, вероятно, еще ужаснее, если судить по отчаянной решимости, с какой бились русские войска. Но всего более должны были поразить и страшно повлиять на дух впечатлительных персиян самые обстоятельства боя. Огромная армия оказалась бессильной остановить ничтожную горсть русских, которые, невзирая ни на ужасы смерти, царившей кругом, ни на страшное утомление людей, довели до конца предпринятое движение, не дав врагу ни одного военного трофея,– ни пушки, ни знамени. Персияне должны были чувствовать себя потерпевшими если не поражение,– невозможное при их превосходстве сил,– то несомненную неудачу, напомнившую самому Аббасу-Мирзе знаменитое отступление Карягина. И вот, они сами отступили от Эчмиадзина, отчаявшись в успехе предпринятого плана войны, пока первый шаг в нем, занятие монастыря, встретил столь неодолимое препятствие в русском мужестве.
Трудно, действительно, категорически сказать, был ли Аштаракский бой для русских победой или поражением, тем более, что все движение Красовского представляло собой скорее удачно выполненное, хотя и сопряженное с большими потерями наступление на врагов, осаждавших Эчмиадзин, чем отступление от них.
Так именно и взглянули на дело некоторые современники Красовского, ставящие Аштаракский бой в число самых ярких победных триумфов всей персидской войны. Но были, однако же, люди и совершенно противоположного взгляда. “Персидская война,– пишет, например, один очевидец событий,– была ведена для нас так счастливо, что нам нет надобности скрывать своих поражений, которых было всего два: в Герюсах и под Аштараком”. К числу последних принадлежал и сам Паскевич, имевший к тому и личные неудовольствия против Красовского. Он называет аштаракское дело “странным” и в резких выражениях отзывается о нем в своих донесениях к государю и вообще в Петербург. “Я был поставлен в недоумение,– писал он графу Дибичу,– в каком виде я должен представить реляцию генерала Красовского. Препроводив ее без всяких суждений своих, я дал бы повод думать, что оправдываю действия Красовского и признав изложение их в полной мере справедливыми; присовокупив же замечания свои, я боялся упрека, что строго разбираю поступки моего подчиненного, и без того обвиняемого самими обстоятельствами”.
По мнению Паскевича, Красовскому следовало бы дождаться Кабардинского полка и затем уже совокупными силами идти на неприятеля, между тем как он “безрассудно, с какой-то неизменяемой торопливостью”, как выражается Паскевич, пошел всего с четырьмя батальонами против огромных сил и дал неприятелю случай воспользоваться “сим недостатком соображения”. Все доводы Паскевича блекнут, однако, перед тем фактом, что Кабардинский полк прибыл к Дженгулям только 18 числа, то есть, что битва могла произойти в этом случае только двумя-тремя днями позже, а в это время Эчмиадзин мог быть взят приступом, что нанесло бы неисправимый вред всей кампании, как материальный, так и нравственный, а, быть может, и дало бы Аббасу-Мирзе возможность исполнить свой план,– проникнуть в Грузию. Паскевичу, по его словам, пришлось лично убедиться, что после Аштаракского боя Красовский не только не мог приступить к осаде Эривани, но едва ли бы удержался и в монастыре, если бы Аббас-Мирза захотел вторично атаковать его. “Войска после Ушаканского сражения,– писал он государю,– до такой степени потеряли нравственную бодрость, что при одной фуражировке две роты бежали от появления десятка наших же татар и даже бросили пушку”. Но в словах Паскевича мы видим только предположение, а факт остается тот, что Аббас-Мирза не только вторично не атаковал Красовского, а даже не посмел приблизиться к его войскам, только издали следя за их движениями,– и все планы его о вторжении в Грузию сразу рухнули. Правда, часть главных русских сил должна была идти против Аббаса-Мирзы, которого Паскевич считал арестованным в Чорсе,– но в этом уже не вина Красовского. Так или иначе, но ни один голос в армии не поднялся тогда, чтобы обвинить в несчастных обстоятельствах Аштаракского боя самого Красовского. Все понимали, что если отряд, поставленный в такое тяжелое положение, все-таки пробился, спася знамена и не оставив в руках неприятеля ни одного орудия,– то этим он был обязан только необычайному мужеству и боевой распорядительности своего начальника. Так именно взглянул на дело и сам покойный император Николай Павлович. Прочитав донесение об Аштаракском бое, он написал собственноручно: “дать Красовскому орден св. Владимира 2-го класса”,– и повелел занести событие в календарь
[11], с присовокуплением слов: “Столь смелое и удачное предприятие заслуживает быть причислено к достопамятнейшим подвигам храброго российского воинства”.
