Паскевич в следующих словах выразил свою благодарность войскам: “Вам я обязан и славой личной, и милостями ко мне Государя. С растроганной душой благодарю вас, храбрые друзья и сослуживцы”. Персидский шах, в свою очередь, прислал Паскевичу алмазные знаки ордена Льва и Солнца на бриллиантовой цепи, ценой в шестьдесят тысяч рублей, чтобы этот орден наследственно переходил в фамилии Паскевича. Извещая о своих наградах Жуковского, Паскевич писал между прочим: “Жаль, что ваши струны замолкли; может быть и мы в превосходных творениях ваших приютились бы к бессмертию если не громкими делами, то перенесением трудов неимоверных. Право, их можно не краснея передать если не потомству, то хотя современникам на память”... Но и муза Жуковского не осталась холодна к славе того, с чьим именем связана память об одной из победоноснейших войн России.
И все царство Митридата,
До подошвы Арарата,
Взял наш северный Аякс;
Русской гранью стал Аракc.
Так говорит Жуковский в своем знаменитом стихотворении: “Бородинская Годовщина”.
Всем офицерам, участвовавшим в компании, пожаловано не в зачет годовое жалование, а нижним чинам по пять рублей ассигнациями на человека. Нижегородский драгунский полк получил Георгиевские штандарты; сорок второй егерский – знамена с надписью “За оборону Шуши против персиян в 1826 году”; полки Кавказской гренадерской бригады – надпись на кивера: “За отличие”. Кроме того, в память покорения Эривани, седьмому карабинерному полку повелено именоваться впредь Эриванским карабинерным полком, а шефом Грузинского полка назначен новорожденный великий князь Константин Николаевич. Приказ состоялся об этом 27 октября 1827 года и получен во время стоянки в Тавризе. “Офицеры,– говорит историк этого полка,– возбужденные чувством признательности, блестящим торжеством доказали чужеземцам, как русские люди умеют ценить милость государя,– и тогда же положили между собой – праздновать этот день всегда и везде, где бы они ни находились, как память счастливейшего события в их полковой жизни”.
Не лишнее сказать, что Макдональд усиленно домогался, чтобы ему и всем чиновникам английской миссии, за хлопоты и принятые на себя обязательства, исходатайствованы были русские ордена. Паскевич предложил назначить ему орден св. Анны 1-ой степени, Макнилю – 2-ой степени, прочим – Владимирские или Анненские кресты. Но так как по английским статутам никто не может получить чужестранного ордена, не участвуя в боях с войсками той державы, от которой получается орден, то разрешения на это со стороны английского правительства дано не было. Макдональд получил богатую табакерку с портретом императора, Макниль – табакерку с вензелем.
Аббасу-Мирзе как одному из уполномоченных, подписавших мирный трактат, император назначил в подарок восемнадцать пушек с полным к ним комплектом боевых зарядов и свой портрет богато украшенный, для ношения на груди, на голубой ленте. “Приличнейшего подарка для наследника престола соседней державы нельзя было приискать”,– писал граф Нессельроде Паскевичу, поручая ему отправить этот драгоценный подарок с нарочным офицером. Паскевич послал своего адъютанта ротмистра Фелькерзама, поручив ему, однако, вручить подарки не ранее, как после ратификации мирного договора шахом. Фелькерзам застал Аббаса-Мирзу в Тегеране.
3 июня шах подписал мирный трактат, а 4 числа Фелькерзам и русский консул Амбургер были приняты им в торжественной аудиенции. Шах, видимо, уже примирился с понесенными потерями; он говорил Амбургеру, что война была даже полезна Персии в том отношении, что соединила ее с русским государством теснейшей дружбой.
“Двадцать миллионов, которые я. отдаю,– говорил шах,– чем отличаются от тех денег, которые хранятся в моем казначействе? Разве тем только, что они перешли к императору. Но что же делать?.. Его величество нуждался в деньгах и имел большую надобность в двух моих областях для войны с султаном. Я ему все это уступил охотно, но если они мне когда-нибудь понадобятся, то император, конечно, мне в них не откажет”.
7 числа последовало представление и наследному принцу. В церемониальном шествий Амбургер и Фелькерзам ехали верхом; портрет и письмо императора на золотом подносе вез один из чиновников русской миссии, также верхом; церемониймейстер, шахские есаулы, ферраши и войско сопровождали шествие. Во дворе дворца, где был расположен почти весь тегеранский гарнизон и все придворные чины, все сошли с коней. Фелькерзам взял поднос в руки. Войска отдали ему честь с барабанным боем. Аббас-Мирза встретил посланников сидя на троне, окруженный своими и шахскими министрами.
Амбургер громко провозгласил, что государь император соизволил пожаловать его высочеству наследному принцу восемнадцать пушек и свой портрет в знак особого своего благоволения. Принц встал и, сделав несколько шагов вперед, принял портрет и письмо. Каймакам прочел его. Наследник был видимо тронут и с чувством выражал благодарность государю. “Одно, что его высочество позволил себе против этикета,– доносил Амбургер,– было то, что он не надел тотчас на себя портрета. Но он извинился тем, что хочет в первый раз украсить себя оным, когда представится императору”.
Последний, заключительный акт Персидской войны совершился 29 июля 1928 года, под стенами только что покоренной тогда русскими турецкой крепости Ахалкалаки. Там произошел размен ратификаций мирного договора между Россией и Персией.
В этот день, когда спала жара, весь генералитет и все офицеры, находившиеся при главной квартире, собрались к ставке главнокомандующего; тут же выстроен был весь сорок второй егерский полк и дивизион сводного уланского полка в парадной форме. В семь часов вечера музыка возвестила приближение персидского посланника, Мирзы Джафара. Он нес в руках, под золотой парчой, ящик с мирным договором. Ему предшествовали комендант главной квартиры и несколько ассистентов, из офицеров разных полков. Войска отдавали честь, играла музыка. Паскевич, окруженный блестящей свитой, принял посланника в своем шатре, где перед ним на столике стоял обитый малиновым бархатом ящик, верхнюю крышку которого украшали пять золотых орлов, а края выложены были золотыми позументами. В этом-то ящике, обшитом внутри дорогим атласом, хранились три свитка туркменчайского договора на тонком белом пергаменте, подписанных собственноручно императором Николаем. К каждому из свитков привешена была, на золотом шнуре с кистями, государственная печать, сохранявшаяся в отдельном золоченом футлярчике.
Персидский трактат, за подписью Фет-Али-Шаха, уложен был в ящик, обшитый снаружи чистым золотом с вытесненными на нем цветами в азиатском вкусе. Самый трактат был вписан в книгу с богатым парчовым переплетом.
Такая роскошь трактатов, по сравнению с трактатами прошлых времен, была чрезвычайна; еще за сто лет перед этим мирные договоры европейских держав не имели и тени великолепия. Славный, например, Нейштадтский трактат был привезен к Петру в двух простых деревянных лубках, перевязанных простой бечевкой.
Размен ратификаций совершился в шатре. Паскевич, сопровождаемый персидским посланником, вышел к войскам и был приветствуем громкими криками “ура!” Егеря и уланы прошли перед ними церемониальным маршем. Не лишнее сказать, что сорок второму егерскому полку, который первый из войск Кавказского корпуса сражался с главными силами Аббаса-Мирзы в самом начале войны, пришлось быть единственным свидетелем и последнего обряда заключения мира, так как другого полка при главной квартире в то время не случилось.
