XX. ПОЕЗДКА МУРАВЬЕВА В ХИВУ
Восточный неведомый берег Каспийского моря, представлявший в туманной перспективе за обширными степями Татарии путь в Индию и по меньшей мере выгодные торговые сношения с богатыми азиатскими странами, откуда шли в Европу шелк и богатые ткани, был постоянным предметом стремлений русского государства, Естественно, такой энергичный и оригинальный человек, как Ермолов, не мог со своей стороны не попытаться проникнуть своим влиянием в эти желанные страны, тем более что весь западный берег Каспийского моря, с Дербентом и Баку, был уже в руках России.
Помнились еще и несчастный поход Бековича, погибшего под Хивой со всеми своими войсками, и попытка времен Екатерины Великой, окончившаяся пленением Войновича. Но плодотворная мысль, которой предстояла великая будущность, несмотря на препятствия, жила и проявлялась, как только открывалась возможность к тому. Даже прежние, по-видимому неудачные попытки не остались без результата, познакомив с русской страной туземцев восточного Каспийского побережья, и с начала нынешнего столетия туркмены уже сами начинают домогаться заведения у них русской торговой фактории. Князь Цицианов, несмотря на ничтожные средства, которыми русские располагали тогда в Грузии, нашел, однако, возможным осмотреть восточные берега Каспийского моря и указал три пункта, выгодные для устройства укреплений, именно: урочище Гедик, устье Эмбы и Тюп-Караганский угол. Дело, правда, при тогдашних обстоятельствах тем и ограничилось; Цицианов погиб, и все предположения его по этому вопросу оставлены были “до удобнейшего времени”, как того желал преемник князя, граф Гудович. Ртищев, со своей стороны, пытался возобновить переговоры с туркменами при посредстве дербентского купца, армянина Ивана Муратова, который прежде вел торговлю с Астрабадом и имел в тех странах большое знакомство. Муратов ездил в туркменскую страну и возвратился с туркменскими депутатами, прибывшими заявить, что и они восстали против Персии и опустошили все места близ Астрабада (это было во время русской войны с Фет-Али-шахом). Но послы застали главнокомандующего уже в гюлистанском лагере заключающим с Персией мир. Персияне отлично понимали, насколько туркмены, поддержанные Россией, могли сделаться для них опасными, и потребовали, чтобы русское правительство не входило с ними ни в какие сношения. Ртищев принял это условие и, прилично одарив послов, отправил их обратно. Народ туркменский был очень огорчен этой неудачей.
Ермолов вполне оценил всю пользу, какую можно было извлечь из приязненных отношений к нам туркмен.
Крепкий опорный русский пункт на восточном берегу Каспийского моря должен был иметь своим результатом и еще одно важное преимущество. Им создавалась бы Россией новая серьезная угроза Персии со стороны Мазандерана и Хорассана, которая в случае войны могла бы до значительной степени удержать ее от вторжения в Закавказские пределы. Ермолов, понимавший Персию и ее политику, как не многие, естественно не мог упустить из виду этих важных последствий, хотя и старался, по-видимому, не вызвать подозрений со стороны персидского правительства. “Место, выбранное на берегу моря для построения крепостей,– говорит он в своем предписании,– не должно быть слишком близко к персидским владениям, дабы не возбудить опасений против нас, не слишком близко к Хорассану, дабы караваны с товарами не подвергнуть нападению хищных народов”.
И в 1819 году, в то самое время как русские войска покоряли Приморский Дагестан, он уже решил отправить на восточный берег Каспия экспедицию, с тем чтобы войти в сношение с туркменами и собрать подробные сведения о жизни, торговле и промышленности этих кочевников, а если окажется возможным, то и основать там складской пункт с надежной гаванью, где русские корабли могли бы безопасно разгружаться на якоре. Но так как заведение какого бы то ни было торгового пункта по ту сторону Каспийского моря неизбежно приводило Россию в столкновение с Хивой и так как, в сущности, в руках русских не было хоть сколько-нибудь основательных сведений о земле, на которой намеревались завести торговую колонию, то Ермолов поручил елизаветпольскому окружному начальнику майору Пономареву отправиться в приморские кочевья туркмен для осмотра местности, а капитана Муравьева (Николая Николаевича, впоследствии – Карского) послал к хивинскому хану с письмом, в котором цветистыми восточными фразами выражал желание “из цветов сада дружбы сплести приятный узел соединения с ним неразрывной приязнью” и просил его “отпереть русским ворота дружбы и любезных сношений”. “В письмах этих,– говорит Ермолов,– употреблены мною сверх того скромные выражения и собственно на счет мой, например: “великий и могущественный главнокомандующий” и тому подобные. Долго писал я обыкновенным образом, но приметил, что здравое суждение не столько понятно здешним народам, сколько пышная глупость”.
“Не смотрите, как европеец, на средства лести,– писал он, между прочим, и в предписании к Муравьеву,– между народами азиатскими употребление лести обыкновенно, и вы имеете выгоду не страшиться быть расточительным в оном”.
Поручение, данное Муравьеву, заключалось главнейшим образом в том, чтобы склонить хивинского хана направлять торговые караваны не на Мангышлак, куда они приезжали после тридцатидневного пути по безводным и песчаным степям, а по новому пути, дававшему возможность в семнадцать дней достигнуть Красноводска, лежащего при Балаханском заливе; в Красноводске же ко времени прибытия караванов должны были приходить и русские купеческие суда из Астрахани для взаимной мены товаров.
Восемнадцатого июня 1819 года Муравьев отслушал в Тифлисе в Сионском соборе напутственный молебен и отправился в дорогу, почти не надеясь на возвращение. Несчастный пример Бековича, так ужасно окончившего свое полувоенное, полудипломатическое поручение, известная жестокость тогдашнего хивинского хана Магомет-Рахима, наконец трудное степное путешествие не обещали новому посланнику ничего утешительного.
В Баку Муравьеву пришлось прожить несколько дней, пока снаряжалась команда, назначенная сопровождать Пономарева. Тут же на рейде стоял уже совершенно готовый к отплытию восемнадцатипушечный корвет “Казань”, на котором путешественникам предстояло совершить переезд через море, и при нем купеческий шкоут “Св. Поликарп”, предназначавшийся для перевозки тяжестей. В ожидании отплытия офицеры корвета устраивали морские прогулки; компания отправлялась обыкновенно к домику, стоящему на берегу и называемому морскими банями. Муравьев отмечает в своем путевом дневнике, что туда приходилось плыть мимо развалин большого караван-сарая, скрытого теперь под водою в полуверсте от берега; из-под воды показываются только одни верхушки его башен. Неизвестно, когда и вследствие какой катастрофы здание это погрузилось в море, но о нем упоминает в своем описании Каспийского моря и Соймонов, участник экспедиции Петровского времени.
Восемнадцатого июля корвет вышел, наконец, в открытое море, и после десятидневного плавания путешественники увидели туркменский берег. Двадцать девятого числа Муравьев с Пономаревым в сопровождении шести матросов отправились к берегу на двенадцативесельном баркасе, вооруженном коронадой и двумя Фальконетами. И здесь, в самом начале экспедиции, Муравьеву пришлось уже встретить суровые испытания. Так как предполагалось возвратиться в тот же вечер на корвет, то не позаботились взять с собою воды и продовольствия. А рекогносцировка берега не привела между тем ни к каким результатам; нигде не было даже признаков близкого туркменского кочевья. Муравьев отправился было в обратный путь, как вдруг поднялась сильная буря; волны, гонимые ветром, высоко вздымаясь, затопляли баркас и вынудили наконец снова высадиться и ночевать на берегу. Обстоятельство это немало встревожило маленькую партию. Бури в тех местах продолжаются иногда по неделям, а наши путники не имели с собою ни воды, ни хлеба; к тому же ежечасно можно было ждать нападения хищных туркмен, которые в те времена пользовались бурями, чтобы захватывать прибиваемые к берегам суда промышленников.
