И эти немые свидетели прошлого громко и ясно говорят нам о характерах и делах людей того старого века. В гробе генерала Чепеги нет ничего, кроме знака казацкого отличия, пояса, – покойный атаман был враг честолюбивой роскоши. Котляревский был уже другой человек и человек другого времени: по словам историка Черноморского войска, еще занимая пост войскового писаря, это был уже не товарищ-казак, а деликатный вельможа того времени, пользовавшийся благоволением императора Павла и далеко не бывший так прост в образе жизни, как его предместник, казак Чепега. И вот, в гробе его -остатки пышного, шитого золотом генеральского мундира. Со скромным служителем церкви, пришедшим вместе с казаками из-за Буга и посвящавшим всю жизнь свою молитве за родных черноморцев, в гробу лежала эмблема веры и молитвы.
Так и сами гробы служат для нас красноречивым свидетельством, что слава в потомстве следует за теми, кто живет не во имя самолюбивой гордости, а во имя блага своей отчизны и своего народа.
II. БЗИЮКСКАЯ БИТВА (Первый поход черноморцев на Кубань)
Переселившись на привольные кубанские берега, Черноморское войско нашло в отведенных ему местах ничтожные остатки когда-то сильных черкесских племен, воевавших с ногайцами, а иногда вместе с ними вносивших опустошение и меч за Тихий Дон, вглубь русских земель. Сохранялось еще предание, что вся местность и все разливы близ устьев Кубани занимало некогда Хегатское племя, ближайшее к владениям крымских татар а к юго-востоку от них обитали жанинцы – сильный, воинственный, страшный народ, выставлявший до десяти тысяч превосходных наездников. Жанинское племя было некогда на Кавказе сильным и могущественным, резко отличавшимся даже от других черкесских племен своей отвагой, гордостью, духом независимости и пламенным характером. Но оба эти племени были истреблены чумой, и казаки нашли на их месте лишь несколько бедных хижин, разбросанных по Каракубанскому острову, и, естественно, не представлявших для казаков ни малейшей опасности. Совершенно иную картину представляли сильные черкесские племена адыге, жившие по ту сторону Кубани, на северных склонах западной части Кавказского хребта. Черноморцы-запорожцы, привыкшие встречать в своих приднепровских степях крымских байгушей-конокрадцев, здесь, на Кубани, с удивлением увидели перед собой народ того же татарского склада, но в высшей степени трудолюбивый, честный, без мелких хищнических замашек, но в то же время грозно-воинственный, превосходно и вечно вооруженный, потому что он не составлял из себя государства, и каждый отдельный член его должен был сам заботиться о своей безопасности. И казаки не могли отказать черкесам в глубоком уважении, как к народу, равному ему по доблести. Черкесы, со своей стороны, также скоро выучились уважать лучшие стороны казачества. Увидев новое воинственное племя, Бог весть откуда и зачем пришедшее и поселившееся с ними бок о бок, сначала они смотрели на него не совсем дружелюбно, но мало-помалу они помирилсь с ним, видя рыцарские качества пришельцев, так прекрасно вооруженных, так смело, бесстрашно приходивших к ним на Кубань, партиями и поодиночке, рубить леса, ловить рыбу и охотиться и очевидно не желавших причинять им никакого вреда.
Па этой почве взаимного уважения между казаками и черкесами в первое время возникли самые дружественные отношения. Завелась меновая торговля и куначество, казаки и черкесы ездили друг к другу в гости; если случались какие-нибудь неудовольствия и недоразумения, воровство, убийство, мошенничество, то они разбирались всегда добросовестно и безо всякого пристрастия. Турки, сидевшие в Анапе, с неудовольствием следили за развитием мирных сношений на Кубани, справедливо видя в них помеху своему влиянию, и всеми силами старались мешать им, вызывая в горцах-магометанах ненависть к христианским пришельцам. И скоро казаки сами помогли им неосторожным вмешательством в распрю между черкесскими племенами, сразу положившим начало упорной и долголетней ненависти и войне. Дело было так.
По странному совпадению, одновременно с французской революцией, в девяностых годах прошлого века в землях шапсугов и абадзехов обнаружились яркие признаки революционного движения. Шапсуги, конечно, ровно ничего не знавшие о Франции, тем не менее в тех же самых годах восстали против своих дворян и князей, и гордая, блестящая дотоле аристократия их пала в неравной борьбе.
Князья были изгнаны из отечества, а народ ввел у себя чисто демократические порядки. Но и в Кавказских горах и ущельях происходило в миниатюре то же, что происходило в Европе, и между черкесскими племенами далеко не все отнеслись сочувственно к революции. Так, бжедуги не только сохранили верность своим князьям и старинному феодально-рыцарскому устройству, но и дали убежище шапсугской и абадзехской эмиграции. Вспыхнула война, и бжедуги обратились за помощью к черноморским казакам. Не рассчитав последствий, казаки перешли за Кубань в черкесские земли и там приняли участие в знаменитой Бзиюкской битве, столь памятной для них своими последствиями. Об этом первом казацком походе сохранилось несколько известий, не всегда, однако же, согласных между собой.
Вот что говорит о ней предание, записанное со слов старого казака-черноморца, современника и участника события.
"Однажды, – рассказывал старик, – приехал к нам в гости приятель бжедуг и рассказал, что у них в горах жить стало трудно, что шапсуги и абадзехи хотят, во что бы то ни стало, выгнать бжедугских князей и что они приехали с тем, чтобы просить атамана о помощи. Дней через пять после этого получен был действительно наказ от куренного собраться нашей сотне и идти в Екатеринодар. Вот и на мою долю выпало побывать в этом поганом деле. Сотней командовал тогда не то Скияревский, не то другой кто, не запамятую добре, бо был не из нашего куреня. В Екатеринодаре дали нам одну паганеньку пушку и повели нас к тому месту, где теперь Хомутовский пост. Здесь переправились мы за Кубань и, отошедши версты две, остановились. К рассвету к нам подошли три-четыре тысячи бжедугов, а спустя немного дали знать, что идут и наши противники.
День был отличный и жаркий, на небе – ни облачка. Кругом нас расстилались большие леса, виднелись богатые аулы и ходило множество стад... Видно было, что дело шло не на грабеж, а просто на рыцарскую потеху. Как только показались шапсуги, бжедугский князь попросил есаула стрельнуть из пушки. Стрельнули. Шапсуги в ответ на это пустили целые тучи стрел, дали залп и кинулись в шашки.
Тут уже каждому работы было вдоволь... Наша сотня стояла в стороне и собственно в битве не принимала никакого участия, а смотрела так, как на какую-то комедию. Бжедуги долго держались молодцами, но вдруг по всей шапсугской линии разом пронесся какой-то радостный крик, и бжедуги смешались... На вопрос, что такое случилось, казакам ответили, что князь бжедугский убит и что, по народным понятиям, дело их проиграно. Напрасно черноморцы указывали им на беспорядок в рядах неприятеля и ручались за успех, ежели кинуться дружно. Бжедуги твердили одно, что этого сделать нельзя, и просили казаков не вмешиваться, чтобы не нарушать народного обычая.
Подивились мы ихнему порядку, – продолжал старик, – а тут глядим: черкесы и взаправду слезают уже с лошадей, прячут стрелы в колчаны и опускают луки. Несколько стариков разостлали на земле свои бурки и на них положили сильно раненого князя. Он тут же и умер, крепко наказывая народу держаться его сыновей и не слушаться шапсугов.
