Переход к нетрадиционному обществу выглядит как увеличение дистанции между «пространством опыта» и «горизонтом ожидания», и разница между Просвещением и XX веком – лишь в количественных характеристиках этой дистанции.
Р. Козеллек в книге «Пространство опыта и горизонт ожидания» (1979) сформулировал проблему значимости современного («модерна» с малой буквы) таким способом: «Мой тезис заключается в том, что в Новое время дифференциация между опытом и ожиданием значительно выросла, а точнее, что Новое время начало себя осознавать новым временем лишь тогда, когда ожидания стали все больше дистанционироваться от всего, уже осуществленного, опыта».
[630]
Суть дела в том, на чем в рамках современности теперь должен базироваться выбор приемлемого будущего? Каким путем общество должно выбирать свои цели и какова роль рациональности в их выборе и реализации?
Эта проблема остается в сердцевине европейской цивилизации, начиная с эпохи Просвещения. Общество эпохи Просвещения вдохновлялось идеей Прогресса. Можно прибавить, Прогресса в условиях Свободы. В самом радикальном либеральном варианте – Прогресса как приближения к обществу Свободы, Равенства и Братства. Все, что не отвечало идеалам Прогресса, должно было быть отброшено. А критерии Прогресса находятся в будущем, потому что только Будущим могут быть оправданы любые принципы.
Бытие для рационалистической традиции Модерна (Нового времени) является развитием, потому что альтернативой было бы размещение канона и нормы в Прошлом. Пафос «Фауста» заключается в невозможности достижения бесконечной цели разума, остановки «прекрасного мгновения». Идея становления, однако, неминуемо приобретает трансформацию, когда бытие воспринимается в персоналистских измерениях как бытие личности. У Ницше становлению отвечает воля к власти, и эта его философия, по утверждению автора, является философией ценностей, потому что именно на ценностях и оценке имеющегося построены условия хранения и роста власти над миром. Что-то близкое к этому имел в виду Хайдеггер: «“Ценности” являются условиями, с которыми должна считаться власть как таковая. Расчет на рост власти, на овладение каждый раз очередной ступенью власти является сущностью воли к власти… Воля к власти в метафизике Ницше более наполненное имя для захватанного и пустого термина “становления”».
[631] Пафос становления оказывается пафосом власти над миром.
Опасности этой стороны рационализма раскрываются уже в критике Просвещения философами Франкфуртской школы Хоркхаймером и Адорно, которые в 1948 г. опубликовали свои беседы и рассуждения времен эмиграции в книге «Диалектика Просвещения».
Хоркхаймер и Адорно проводят параллель между путешествиями Одиссея и «Феноменологией духа», чтобы показать общую черту эмансипации античного Логоса от мифов и преодоления философией Просвещения порождаемых ею же духовных препятствий – оба, и Гегель, и Одиссей, чтобы избавиться от мифов, снова и снова возвращаются к ним.
В пессимистическом видении проблем Хоркхаймером и Адорно отразилось разочарование немецких левых интеллектуалов – крах надежд на мировую революцию, веры в революционную Россию, подавленность самим фактом торжества нацизма на их родине.
Такое свободное толкование мифа об Одиссее – не говоря уже о «Феноменологии духа» – могло бы вызывать отторжение у ученых-структуралистов, которые резонно отметили бы, что ничего подобного ни Гомер, ни исполнители древнегреческих мифов об Одиссее не имели в виду. Но исследователи мифов имеют дело с никудышными доказательствами, а не со светом истины-события. Оставив иронию, можно серьезно спросить: была ли история вообще, были ли поиски человеком своей идентичности от Авраама до наших дней, победил ли Одиссей силы, которые находились за горизонтом его «Я» и за горизонтом его жизни, принесло ли ему возвращение в свой дом, на Итаку, освобождение от тревог и ту мгновенность, которую стоит остановить? И возможно, античный и библейский источники европейской культуры не могут встретиться именно потому, что никаких путешествий, никаких поисков и находок не было и нет?
Чтобы ответить на эти вопросы, нужно иметь координаты морального прогресса человечества и ясное понимание природы добра и зла. В послевоенной литературе сформулированы два альтернативных ответа, каждый из которых опирался в первую очередь на обобщении опыта ужасов нацистского геноцида. Не случайно выдвинули их немецко-американские мыслители еврейского происхождения – Эрих Фромм и Анна Арендт.
Наиболее интересная схема психологических параметров человеческой личности предложена немецко-американским философом и психоаналитиком Эрихом Фроммом. Участник Франкфуртской школы, в 1950-х гг. в американской эмиграции Фромм занимает самостоятельные позиции и в 1970-х, уже будучи совсем пожилым человеком, создает обзорные фундаментальные труды, в которых эмпирическая обоснованность, в том числе собственной клинической практикой, сочетается с философской широтой миропонимания.
Согласно Фромму, нормальным состоянием индивидуальной психики является многомерное состояние, которому свойственны 1) критичность и чувство реальности, 2) нормальное стремление к власти при способности поступиться своими интересами, 3) способность к любви. Нарушения нормы возможны как «вверх» (в направлении «святости» или «пассионарности») так и «вниз», в направлении разложения и деградации личности. При деградации потеря критичности ведет к усилению эгоизма вплоть до предельной самовлюбленности – нарциссизма, где отсутствует осознание разницы между желаемым и действительным; ненормальное стремление к власти развивается в направлении садизма и предельным проявлениям удовлетворения от чужого страдания – некрофилии, потребности в мертвом окружении; развитие эгоизма в сексуальном плане ведет к синдрому инцеста, так детально расписанного в психоаналитической литературе. «Точка распада» – это минимум отказа от своего «Я», максимум эгоцентризма, который означает отождествление желаемого с действительным, некрофилию, потерю самых глубоких запретов, в том числе синдром инцеста. Фромм особенно подчеркивает то обстоятельство, что в патологическом состоянии все измерения личности совпадают, и нет смысла спрашивать о каждом из состояний отдельно.
Анализ Фроммом психики Гитлера, которым пользовались в годы войны американские спецслужбы, является классическим примером анализа деградированной личности. В персоналистском плане абсолютное зло представлено деградированной личностью, которая существенно отличается от нормы тем, что действует с целью причинения зла другим.
Анна Арендт стала знаменитой не столько как ученица Хайдеггера, сколько как исследователь природы тоталитаризма. Ее взгляды на природу зла исчерпывающе изложены ею в репортажах с процесса над нацистским палачом Эйхманом, непосредственным организатором Холокоста. По мнению Арендт, массовые преступления не нуждаются в массовом сатанинском сознании. Зло банально. Исполнители кровавых ужасов делают свое маленькое чиновническое дело, на задумываясь, они, как правило, – не демонические фигуры, а серенькие людишки, которые добросовестно и старательно исполняют свои обязанности. Цели человека, таким образом, могут быть и не зловеще кровавыми – для достижения простой и банальной эгоистичной цели люди могут, ничего не чувствуя, переступать через трупы. Но они могут и не видеть своих жертв, действуя по чужим указаниям.
