Иван Грозный бросил против Сибири войско во главе с казачьим атаманов Ермаком (1579 г.). Со своей стороны, Кучум доверил командование войсками, состоявшими из тюрко-монгольских воинов, вотяков и вогулов, своему племяннику Мухаммеду Кули, который занял оборону в укрепленном лагере в устье Тобола под горой Чуваше на подступах к Сибири. В 1581 г. русские при помощи аркебузов захватили этот лагерь и заняли Сибирь, откуда бежал Кучум.
Между тем, старый Кучум продолжал «партизанскую» войну. В 1584 г. он захватил Ермака врасплох на острове Иртыша. Атаман утонул, спасаясь бегством, его спутники были перебиты, и Кучум снова занял Сибирь.
Русским пришлось отвоевывать ханство пядь за пядью, оставляя по мере своего продвижения военные колонии в Тюмени (1586 г.), Тобольске (1587 г.), Томске. Кучум, побежденный в последнем сражении ни Оби (20 августа 1598 г.), бежал к ногайцам, где был убит (1600 г.). Его долгое сопротивление стало последним лучом славы в истории чингисидов северных лесов.
Государственные образования кочевников были достаточно шатким и рыхлым союзом племен, объединявшихся в случае грозящей опасности или во время военных походов. Племена сохраняли свою самостоятельность, их союзы не отличались стабильностью и распадались столь же быстро, как и заключались. Чингисхан положил конец этой подвижной и постоянно менявшейся форме политического объединения кочевников. Преследуемые Чингисханом цели – единение тюрко-монгольских племен и установление порядка в стране, отвечающее потребностям и устремлениям народа в период внутреннего раскола, распрей и племенных войн, – были достигнуты.
Историки того времени весьма наглядно сопоставляют условия жизни тюрко-монголов до возвышения Чингисхана с экономическим подъемом государства к концу его жизни: «Раньше, – писал Джувейни, – они носили одежду из шкур собак и сусликов и ели их мясо. Теперешний мир стал раем для этого народа». Однако высока была цена этого экономического взлета: тюрко-монголы заплатили за него большой кровью. Тем не менее, правомерен вопрос – как стало возможным, что маленький, отсталый, бедный народ охотников и скотоводов смог победить сильные и развитые государства Азии с их неисчерпаемыми человеческими ресурсами?
Успех тюрко-монгольской экспансии был результатом комбинации многих разнородных факторов и мотивов, варьирующихся от жадности воинов по захвату богатых трофеев до более конструктивного торгового империализма монгольских правителей и грандиозной концепции универсальной империи.
Именно имперская идея стала отличительной чертой ведущего тюрко-монголов вперед духа завоевания, победившего примитивную ментальность феодализированного родового общества.
Природа императорской власти четко выражена в письмах первых великих ханов к правителям Запада, и состояла она из трех основных элементов тюрко-монгольской концепции: Бог (Небо) – Чингисхан (данный Небом) – правящий император; тюрко-монгольская нация метафизически связана с Чингисханом, как ее основателем. Это – промежуточное звено между Небом и правящим императором. Тюрко-монгольская империя, в понимании ее лидеров, была инструментом Бога для установления порядка на Земле.
Каковы же истоки тюрко-монгольской имперской идеи? Очевидно, что она не была изобретением Чингисхана, хотя он стал ее главным носителем и символом. Он сформулировал понятие, выросшее в его окружении, т. е. среди элиты монгольских родовых вождей, в особенности рода борджигин и группы родов, («кости»), ветвью которой он был – понятие Неба (Вечного Голубого Неба) как защитника скотоводческих наций, что являлось базисной верой тюрко-монгольских народов.
Еще один корень тюрко-монгольской имперской формулы обнаруживается в исторических традициях бывших кочевых империй в Монголии и Центральной Азии как тюркских, так и иранских. Важным каналом проникновения иранских политических идей в тюрко-монгольскую среду были уйгуры, в особенности после того как они осели в Восточном Туркестане вблизи провинции Согдиана с ее древней культурой.
Более значимый источник монгольской идеи нужно искать в китайской политической мысли. Можно сказать, что монгольская идея божественного источника имперской власти базировалась на древних традициях и знакомстве с более близкими по времени политическими понятиями, превалировавшими при дворе Кидан и Цзинь. Из этого огромного мыслительного резервуара монгольские родовые вожди конца XII в. извлекли свои принципы действия, и в этой интеллектуальной среде вырос молодой Тэмуджин, чтобы в конечном итоге стать Чингисханом.
Имперская идея не только разожгла воображение тюрко-монголов, но и стала важным фактором их жизни, и Чингисхан был ее воплощением. Поддерживала эту идею и Яса, которая ни в коем случае не может быть охарактеризована как обычное законодательство. Это был императорский закон, сформулированный Чингисханом. Чингисхан подчинил себе все кочевые племена евразийских степей и превратил евразийскую степную систему в одно сплошное кочевническое государство с прочной военной организацией. Перед такой силой ничто устоять не могло. Чингисхан как будто больше значения придавал завоеванию Китая и собственно Азии, чем подчинению Евразии, тем не менее, только в Евразии он выступил как осуществитель исторической миссии, как созидатель и организатор исторически ценного здания и именно территория Евразии стала основным ядром его империи.
Евразия представляла некую географически, этнически и экономически цельную единую систему, государственное объединение которой было исторически необходимо. Чингисхан первым осуществил это объединение, и после него сознание необходимости такого единства проникло во все части Евразии, но это было позже, а тогда все государственные образования на территории Евразии должны были утратить свою самостоятельность и поступить в подчинение владыке степей. Таким образом, Чингисхану удалось выполнить историческую задачу, поставленную самой природой Евразии, – задачу государственного объединения всей этой части света. Он выполнил эту задачу так, как только и можно было ее выполнить, объединив под своей властью степь, а через степь – и всю остальную Евразию.
Но Чингисхан подчинил себе не только всю Евразию, а почти и всю Азию. Однако, если, завоевывая Евразию и государственно ее объединяя Чингисхан совершал дело исторически необходимое и осуществлял вполне реальную, самой природой поставленную историческую задачу, то завоевание отдельных частей собственно Азии не всегда являлось исторически необходимым.
Если завоевание и объединение Евразии было делом созидательным и для самой Евразии в конечном счете полезным, то ни Китай, ни Иран вовсе не нуждались в каком-то внешнем государственном объединении. Это были страны с древними национально-государственными и культурными традициями, с определенными сферами собственного культурного влияния. Тем не менее, соединив их с Евразией, Чингисхан получил возможность ввести в созданную им евразийскую государственность элементы этих старых азиатских культур и использовать, таким образом, культурные богатства и культурное влияние Китая, Ирана и Индии, не только не подчинившись политической власти какой-либо из этих стран, но подчинив эти страны себе. Для Евразии от этого, безусловно, была польза, но по отношению к названным странам такого сказать нельзя, ибо тюрко-монгольское завоевание, выведя отдельные части Азии из их обособленности и ворвавшись извне в их историческое бытие, притормозило их дальнейшее культурное развитие, хотя следует отметить, что отдельные культуры взаимно обогащались благодаря обмену знаниями и духовными ценностями, которые несли находившиеся на службе у тюрко-монголов выходцы из других стран. В свою очередь тюрко-монгольские завоеватели, заняв древнее культурное азиатское государство, неизбежно ассимилировали среди местного населения, принимая их традиции, и каждое конкретное государство вновь становилось тем, чем было ранее, до покорения Чингисханом.
