Тогда он сказал: „Я вижу, что ты назвал Навуходоносора вместе с Хосровом, Цезарем и Александром, хотя он был ниже их; это были великие цари, а он – всего лишь из персидских генералов, точно так же, как я всего лишь представитель монарха. Что касается самого царя, – он перед тобой“. С этими словами он указал на группу людей за его спиной, среди которых должен был находиться тот, о ком он говорил: его приемный сын Сатылмыш (Темур женился на его матери, когда она овдовела). Но ему объяснили, что тот ушел.
Тогда он снова повернулся ко мне и спросил: „К какому народу принадлежал Навуходоносор?“ Я ответил: „Нет единого мнения на сей предмет. Некоторые считают, что он был набатеянин, т. е. последний царь Вавилона, другие называют его одним из первых персов“.
Он сказал: „Это значит, что он – потомок Мануджира“ (один из первых персидских царей эпохи Моисея). Я ответил: „Да, говорят и такое“. Он продолжал: „А мы тоже родственники Мануджира по матери“. Я обратил внимание переводчика на эти слова и сказал: „Это еще одна причина желать сегодняшней встречи“.
Тогда царь сказал мне: „Какое из этих двух мнений о происхождении Навуходоносора наиболее правдиво, по-твоему?“ „То, что он был одним из первых царей Вавилона“, – ответил я. Но он настаивал, что ему больше нравится другое. Я заметил: „Рассмотрим мнение Ат-Табари, так как он – историк, хранитель традиций, и никакое мнение не может изменить его точку зрения“. „Что мне до мнения Табари“, – возразил он и велел переводчику достать историю арабов и персов, чтобы подробнее изучить этот вопрос. Я ответил: „Что до меня, я на стороне Табари“. На этом дискуссия закончилась.
Ему доложили, что ворота города открылись и через них вышли судьи и знатные люди города выразить ему верность, надеясь, что Темур сохранит им жизнь.
Затем его вынесли из шатра, по причине раны в колене, и усадили на коня. Взяв в руки поводья, он сел прямо в седле, а музыканты заиграли на своих инструментах так громко, что задрожал воздух.
Он поехал к Дамаску и остановился у могилы Маужата около ворот Джабия.
Там он спешился, чтобы дать прибывшим аудиенцию. Судьи и знатные горожане были ему представлены, я также присоединился к ним. Он выслушал их, затем дал им знак уйти, сказав шаху Малику, своему помощнику, чтобы им дали почетные туники, подтверждающие их полномочия. Мне было велено остаться.
Он позвал приближенных эмиров, отвечающих за строительство. Они привели с собой руководителей строительных бригад и инженеров и стали обсуждать, можно ли взять город, если повернуть воду, текущую по крепостному рву. Они долго обсуждали этот вопрос, потом удалились.
Я тоже пошел домой, который находился в городе, получив на это разрешение. Я закрылся у себя и начал работать над описанием Магреба, как велел мне Темур. Я писал его несколько дней, а когда передал ему текст, он приказал секретарю перевести его на тюркский язык.
Потом он предпринял активную осаду крепости и приказал подготовить катапульты, пушки, заряженные сырой нефтью, балласты и орудия для пробивания стен. За несколько дней было установлено 60 катапульт и других орудий. Осада пошла еще активнее, и сооружения крепости были разрушены со всех сторон. Наконец защитники города, среди которых были люди, служившие египетскому султану, попросили мира. Темур помиловал их, а когда их привели к нему, город был уничтожен полностью.
Что касается жителей, он забрал у них серебряные слитки, а также все ценное имущество и шатры, которые бросил султан Египта. Потом он разрешил войскам грабить дома жителей, из которых вынесли всю утварь и все пожитки. Не имеющие ценности предметы и посуда были сожжены, огонь добрался до стен домов, стоявших на мощных бревнах. Пожар бушевал до тех пор, пока не загорелась большая мечеть: пламя достигло крыши, свинец расплавился, потолок и стены обрушились. Это было ужасное деяние, но все в руках Аллаха: он поступает с нами так, как захочет, и все решает в своем царстве согласно своей воле.
Однажды во время моего пребывания у Темура, когда он объявил амнистию жителям, к нему пришел один из потомков египетских халифов по линии Аль-Хакима, одного из абассидов. Он попросил у Темура восстановить справедливость – вернуть ему титул халифа, ранее принадлежавший его предкам. Султан Темур ответил ему: „Я созову сведущих людей и судей, и если они решат в твою пользу, я выполню то, что ты просишь“.
Темур созвал сведущих людей и судей и допустил меня на собрание. Перед ним предстал и человек, просивший титул халифа. Он сказал: „Халифат принадлежит мне и моим предкам. Согласно традиции, титул халифа принадлежит абассидам с начала века“.
Абд аль-Джаббар предложил нам высказаться. Некоторое время все молчали, обдумывая, тогда он спросил: „Что вы скажете об этой традиции?“
Бурхан ад-Дин Ибн Муфлих ответил: „У этой традиции нет основания“, потом он спросил мое мнение. Я сказал: „Как ты только что заметил, эта традиция не имеет силы“.
Тогда Темур сказал просителю: „Ты слышал слова судей и сведущих людей. Выходит, что у тебя нет никакого права просить у меня халифат. Иди прочь, и пусть Аллах наставит тебя на путь истинный“.
Один из моих друзей, знающий обычаи тюрков, посоветовал мне сделать Темуру подарок, даже если он будет иметь малую ценность в денежном выражении. Поэтому я купил на книжном базаре очень красивый экземпляр Корана, роскошный молитвенный коврик, копию знаменитой поэмы „Касидат аль-Бурда“, которую написал Аль-Бусири в честь Пророка – да благословит его Аллах и дарует ему мир, – и прибавил к этому четыре коробки превосходных сладостей из Каира.
Я вручил Темуру свои дары во время его пребывания в Каср-аль-Абдаке, в зале для приемов.
Увидев меня, он поднялся и дал мне знак сесть справа от себя, что я и сделал. Там находились некоторые из властителей Джаг-Натаи. Немного посидев, я приблизился к нему и указал на подарки, которые держали в руках его слуги. Я попросил положить подарки на пол, и он вопросительно взглянул на меня. Тогда я открыл Коран. Когда он увидел книгу, то поспешно поднялся и положил ее себе на голову. Затем я вручил ему „Бурду“. Он спросил о сюжете и авторе, я рассказал все, что знал об этом. После этого я подал ему молитвенный коврик, который он взял в руки и поцеловал.
Потом я поставил перед ним коробки со сладостями, и, согласно этикету, сам взял несколько штук. Он раздал сладости из одной коробки присутствующим. Он принял все, что я ему подарил, и остался доволен.
Обдумав то, что мне предстояло сказать ему по поводу себя самого и некоторых моих друзей, оставшихся в Дамаске, я начал так: „Пусть Аллах поможет тебе. Позволь мне сказать“.
„Говори“, – разрешил он.
„Я – чужеземец в этой стране, причем вдвойне чужеземец. Прежде всего потому, что нахожусь далеко от Магреба, моей родной страны, во-вторых, потому, что я далеко от Каира, где находится моя семья. Я пришел просить у тебя защиты и надеюсь, что ты поможешь мне обрести покой“.
„Говори. Я сделаю для тебя все, что ты хочешь“.
Я сказал: „Мое положение изгнанника заставляет меня забыть то, что я хочу; окажись ты на моем месте, да хранит тебя Аллах, ты бы понял, чего я хочу“.
