Я провел день в трактире, так как другого помещения не было. Вечером была устроена иллюминация. Перед окнами государя воздвигли пирамиду с транспарантом, на котором красовалась надпись:
«Слава освободителю Европы Александру Великому».
Народ запрудил улицу, и не смолкало «ура» по адресу России. В это время государь, не обращая внимания на восторженные приветствия пруссаков, запершись в своей квартире с несколькими музыкантами Преображенского и Семеновского полков, репетировал с ними обедню, которую, по его желанию, должны были на завтра служить. Эта репетиция затянулась долго, и я смог отдохнуть лишь в 1 час ночи.
13 января. Понедельник.
Государь опять пришел к смене караула. Заметив, что мои люди без ранцев, рассердился на меня, сделал мне выговор и приказал посадить на 24 часа под арест. Это взыскание, хотя и не строгое, меня очень огорчило, так как оно было наложено не столько за мой промах служебный, сколько за дело Криднера, в котором я принял такое же участие, как остальные мои товарищи. Я передал командование старшему после меня офицеру и приказал ему идти на Курвиену, куда должен был в течение дня прийти наш полк, сам же отправился к графу Аракчееву, который за мной прислал. Он присутствовал при сцене между государем и мной и сказал мне, что его величество сказал ему, что знает меня давно как хорошего офицера, но что счел нужным наказать за мою рассеянность. После этого объяснения я, покинув Иоганесбург, откуда императорская квартира еще не предполагала выехать, отправился в штаб-квартиру генерала Потемкина в Курвиену, а оттуда – в Гайдин, в мою роту, где я отбывал арест в своей квартире.
14 января. Вторник.
Императорская квартира перешла в Фридериксдорф, а наш полк на версту дальше, в Каббаси.
Находясь под арестом, я пошел не с полком, а отдельно. Вечером мне возвратили мою шпагу.
15 января. Среда.
Императорская квартира перешла в Виленберг, мы же – на две версты дальше, в Раковницу. Государь был у окна, когда мы проходили через Виленберг, и все население, запрудившее улицы, удивленно смотрело на нас.
Московская кампания нас прославила на всю Европу. Наше помещение, отведенное сегодня, не так тесно, как обыкновенно, да к тому же получен приказ занять еще несколько деревень, которые мы найдем свободными. Вероятно, остановились не на один день.
16 января. Четверг.
Граф Аракчеев передал, чтобы я явился к нему в Виленберг, поэтому, не зная сколько здесь простоим, я немедленно отправился. Граф желал видеть меня только для того, чтобы передать письма от г-жи Б. и получить мои к ней. Он принял на себя передачу моей любовной переписки. Я скоро возвратился из Виленберга, и так как в мое отсутствие еще нашли свободную деревню Прзидун, или Сутзен Гофен, то мне приказали перейти туда с 8-й и 9-й ротами. Я их там разместил, а сам остался ночевать в Раковнице, находящейся вблизи.
17 января. Пятница.
Я с моими офицерами перешел утром из Раковницы в Прзидун. Я должен пояснить, что мои товарищи по квартире все переменились с некоторого времени. Я помещаюсь с офицерами 8-й роты, моими товарищами явились гг. Бринкен, оба брата Храповицкие
[132] и оба Рачинские.
[133] Зотов тоже был в нашей компании, но по болезни отстал. Князь Дадиан произведен в офицеры и переведен в один из армейских полков, а князья Трубецкие давно отстали от нашего полка.
Едва мы устроились в Прзидунах, потребовали нашего квартирмейстера Николая Храповицкого, который, возвратясь, объявил нам, что завтра снова выступаем.
18 января. Суббота.
Выступили по направлению к Яново, но, не доходя до этого местечка, штаб корпуса и штаб нашего полка остановились в Рожене. Мы снова на границе Пруссии и Герцогства Варшавского. Королевский лес кончается у Виленберга, поэтому мы очутились в открытом поле. Холод давал себя сильно чувствовать. Я отморозил себе нос и по совету тер его до крови, что причинило мне нестерпимую боль.
19 января. Воскресенье.
Мы сделали очень большой переход. В местечке Яново мы перешли границу и зашли в Герцогство Варшавское. Штаб корпуса занял Умио-Заводский, а я с 8-й и 9-й ротами – Студенец, деревню, расположенную не доходя Млавы.
Как дежурный я должен был отправиться с рапортом, но меня одолела такая лень, что я не пошел с рапортом.
Утверждали, что жители герцогства поднялись в числе до 60 тысяч человек и вооружились по большей части топорами.
20 января. Понедельник.
Дневка. Получен приказ держать ухо востро и принять меры предосторожности против местного населения – опасались, как видно, восстания. Ввиду этого пришлось выставить караулы, несмотря на то что бедные солдаты изнемогали от усталости.
21 января. Вторник.
Сделали переход около трех верст. Корпусный штаб отправился в Врублево, а наш батальон со 2-м – в Линсену.
22 января. Среда.
Переход опять легкий. Кавалергарды заняли квартиры так близко от нас, что совершенно нас стеснили. Остановились мы, не доходя местечка Дробина, в Чашле. Наша квартира до невозможности омерзительная.
Некоторые наши офицеры поздравляли меня, уверяя, что я произведен в полковники, но, так как дневной приказ не был еще получен в полку, то я не решался этому верить.
[134]
23 января. Четверг.
Дневка. Мы так скверно расположились, что не довольны даже дневке. Заметна разница между этой страной и Пруссией. В этом проклятом герцогстве лишены даже самого необходимого, с трудом можно достать дрянную деревянную кровать. Столы составляют редкость. Комнаты низки настолько, что, несмотря на мой малый рост, я постоянно толкался головой в потолок.
Полагаем, что пойдем дальше на Плоцк. Наши люди совершенно изнурены. Много больных, и если соединить все три батальона, то по численности они равнялись бы одной роте полного состава.
При выступлении из С.-Петербурга в 9-й роте, которой я командовал, находились 4 офицера, 16 унтер-офицеров и 165 рядовых (это полный комплект), а при вступлении в Вильно из офицеров был один я, два унтер-офицера и 22 рядовых. Все остальные роты были в таком же составе, так что все 12 рот, составлявших полк, едва могли выставить до 300 человек. Такая громадная убыль в людях произошла больше вследствие утомительных переходов, холода и болезни, а не столько от неприятельских пуль и огня.
