В условиях падающих издержек при росте производства, т. е. в условиях растущей отдачи или экономии на масштабах производства, большое население уже не казалось экономистам XVII века проблемой. Напротив, для экономии на масштабе, с ее разделением труда и многочисленными новыми ремеслами, большое население стало важным условием экономического роста
[88]. Более того, для роста богатства было необходимо не просто увеличивающееся население, но и его концентрация. Именно поэтому английский экономист Уильям Петти (1623–1687) предлагал переселить жителей Шотландии и других периферийных районов в Лондон, где они могли бы приносить экономике страны большую пользу, чем на пустынных окраинах острова. И только в 1798 году, когда Томас Мальтус (1766–1834) вернул к жизни экономическую науку, основанную на убывающей отдаче от сельского хозяйства (а не на инновациях и экономии на масштабе в обрабатывающей промышленности), рост населения, как в Книге Бытия, снова начал считаться проблемой. Когда Мальтус и его друг Рикардо вернули убывающей отдаче центральную позицию в экономической науке, одновременно упразднив растущую отдачу и инновации, последствия оказались трагическими: было потеряно прежнее понимание богатства как совместного продукта синергии, возрастающей отдачи и инноваций. Концентрация на убывающей отдаче завоевала Рикардовой экономике титул «мрачная наука». Его теория торговли по сей день остается главным оправданием колониализма и неоколониализма, а также основой механизма, который не дает бедным странам разбогатеть. Еще одной важной потерей стала черта, типичная для науки периода Просвещения, — понимание различий при помощи разработки квалификационных систем (таксономий).
Европа периода ранней современности также видела связь между открытиями (географическими и научными) и инновациями, между развитием теории и практики. Понимание того, что Вселенная бесконечна и постоянно расширяется, было условием меркантилистского мировоззрения: если космос может бесконечно расширяться, значит, экономика может то же самое. Джордано Бруно (1548–1600), ученый и маг-алхимик, сожженный у столба в Риме 1 июля 1600 года за то, что, помимо прочего, считал Вселенную бесконечной, внес важный вклад в развитие экономической космологии Европы.
В самом сердце процесса экономического роста находится сочетание синергии и инноваций в условиях существенной специализации и разделения труда. Экономисты отчетливо понимали это еще в XVII веке. Мы увидим, как эта система экономического роста успешно функционировала в голландском городе Дельфте.
Религия постепенно освобождала общество из своих железных тисков и одновременно открывалась инновациям. Благодаря этому значение термина «инновации» и отношение к нему в обществе радикально изменились, как мы видим на примере отношения к Роджеру Бэкону в XIII и Фрэнсису Бэкону в начале XVI века
[89]. Когда Константинополь, столица Западной Римской империи, Византии, пал под натиском турок в 1453 году, многие философы перебрались в Италию. В результате этого западная философия и западная Церковь попали под сильное влияние восточной Церкви. В ходе этого процесса в обществе утвердилась более динамичная версия Книги Бытия — история Сотворения мира. Люди стали рассуждать так: если человек создан по образу Божьему, его долг — стремиться сравниться с Богом. Каков же тогда самый типичный признак Бога? Должно быть, Его созидательная способность и склонность к инновациям: ведь Он создал и небо, и землю. Постепенно стало очевидным то, что человек на Земле — это не просто садовник и подсобный рабочий при созданном Богом мире. Бог создавал мир 6 дней, а оставшуюся созидательную работу оставил человечеству. Следовательно, создавать и внедрять инновации — это наша приятная обязанность. Наша обязанность — населить Землю; как и в случае размножения, Бог предусмотрел для человека стимул к инновациям в виде радости от новых открытий. Александр Койре (1892–1964) так писал об этом: «Человечество выросло из наблюдателя в хозяина и повелителя природы»
[90]. Человечество отправилось в экспедицию за новыми знаниями, и сколько бы мудрости оно ни накопило, мы продолжаем расширять бесконечные границы знания.
Так развивалось понимание экономического роста как совместного продукта синергии, разделения труда, растущей отдачи и новых знаний. Кроме того, как мы увидим, потенциал для развития всегда считался свойственным только некоторым видам экономической деятельности, т. е. признавалось, что экономический рост зависит от вида экономической деятельности. В распространенной сегодня экономической науке такой всесторонний подход, к тому же еще учитывающий качественные различия видов экономической деятельности, можно найти разве что по частям. Элементы этого подхода (к примеру, понятие растущей отдачи) иногда встречаются в некоторых теориях, но никогда не бывает так, чтобы все элементы объединились достаточно убедительно, чтобы повлиять на экономическую политику, которую мы позволяем применять бедным странам. Сегодня бедны именно те страны, в которых эти элементы плохо развиты. В колониях между этими элементами не должно было произойти синергического взаимодействия, а теория торговли Рикардо была первой, позволившей оправдать колониализм с точки зрения этики. Несмотря на то что запрет промышленного производства, явный или косвенный, по факту является ключевым элементом любой колониальной и неоколониальной политики, теория Рикардо учит нас, что это неважно. Весь мировой экономический порядок основывается на этой теории, той самой, которая предсказывает, что экономическая интеграция племени амазонских туземцев и Силиконовой долины должна привести к одинаковому богатству обеих сторон.
ЭМУЛЯЦИЯ: РОЖДЕНИЕ СТРАТЕГИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ ПРИ ГЕНРИХЕ VII, КОРОЛЕ АНГЛИИ (1485 г.)
От внимания ранних экономистов не ускользнуло то, что «островки богатства» в Европе часто были расположены именно на островах. Парадоксальным образом получалось, что богатство страны обратно пропорционально ее богатству природными ресурсами. Самые богатые области, такие как Голландия и Венеция, почти не имели земель, пригодных для обработки. Из-за этого население было вынуждено специализироваться на промышленном производстве и международной торговле. Во Флоренции, главном европейском городе-государстве, не расположенном на побережье, крупные землевладельцы веками не допускались к политической власти. Благодаря этому, как и в прибрежных государствах, жизнь города определяли интересы ремесленников, промышленников и торговцев. Флоренция очень рано поняла основные механизмы происхождения богатства и бедности. Веками землевладельцы были для флорентийцев постоянной угрозой, потенциальными союзниками вражеских государств. Не давая землевладельцам власти, горожане Флоренции убивали двух зайцев: обеспечивали городу одновременно экономическую власть и богатство при помощи промышленного производства и политической власти. Чтобы избежать спекуляций провизией и нехватки продовольствия, во Флоренции строго запрещали вывозить продукты питания из городских хранилищ. Экономическая власть и покровительство способствовали тому, что в нефеодальных сообществах процветали ремесла. Эта важнейшая связь между политическим и экономическим строем, между демократией и экономикой, диверсифицированной до состояния независимости от сельского хозяйства и сырьевых товаров, сегодня утрачена. Вместо того чтобы делать выводы из исторических примеров, мы затрачиваем невероятные усилия и огромные средства, чтобы установить демократию в странах, где экономический строй находится на феодальном, докапиталистическом уровне.
