Сообщив капитану охраны, где его искать, Командующий дошел до каюты Мейгри, открыл дверь и вошел. Для него на челноке не было запертых дверей.
Перестав расхаживать по каюте, Мейгри посмотрела на него через плечо. На ней была длинная простая рубашка из белого полотна. Нечесаные волосы рассыпались по плечам. Сквозь них блестели глаза, потемневшие от мрачных воспоминаний.
– Черт бы тебя побрал, Дерек Саган, – сказала она спокойным, бесстрастным голосом, каким мог бы говорить сам Бог на судном дне.
– Пришлось, Мейгри. – Саган не оправдывался, а объяснял. – Спарафучиле рассказал мне, как ты застыла, когда на тебя напали зомби. Раньше с тобой такого не случалось ни в одном бою. Я думал, отчего это, а потом понял. Ведь ты ничего не могла вспомнить про ту ночь, верно? Ты вычеркнула все, что случилось, подавила воспоминания. А это может привести к тому, что ты снова потеряешь способность действовать, если столкнешься с мертвыми разумом или их хозяином. А встретиться придется. И скоро. Хотя бы ради Дайена ты должна быть готова сразиться с ними.
Он нашел верные слова, затронул нужные струны; мелодия их была печальной, меланхоличной, но гармоничной. То, что разделило их, теперь, когда они вместе это вспомнили, их объединило. Прислонившись щекой к стеклу, Мейгри смотрела на дождь, смотрела на небо, проливающее слезы, которых лишена она. Душа разрывалась от скорби, но лучше так, чем смутное ощущение ужаса, когда не знаешь, не помнишь.
– Вы правы, милорд, – тихо сказала она, глядя на молнию, – и умом я понимаю, что она умерла семнадцать лет тому назад, но в душе мне все кажется, что она умерла... у меня на руках... только что...
Мейгри подняла руки, посмотрела на них. Саган почти видел кровь на этих руках, кровь на синих одеждах, лужицу крови, увеличивающуюся под неподвижной головой.
Он подошел к иллюминатору. Встав у нее за спиной, он мягко положил руки ей на плечи. Его безмолвное сочувствие оказалось неожиданностью даже для него самого. Этой ночью каждый из них впервые пережил то, что пережил другой. Соединенные мысленной связью, когда-то они были настолько близки, насколько это возможно. Гордость и недоверие воздвигли между ними стену. Возможно, если убрать ее, все изменится. Если бы ее убрать прямо сейчас...
Саган встряхнул головой, отгоняя несвоевременные, отнимающие силы мысли. Мейгри стояла неподвижно, наблюдая за отступающей грозой, расслабившись под его прикосновением, прислонившись к нему. Она поднесла руку к застарелому шраму на щеке, который для ее смятенного рассудка все еще оставался открытой раной. Ее мысли текли почти в том же направлении, что и у него; возможно, это и были его мысли. Теперь уже он не мог этого сказать. Чем дольше они оставались рядом, тем тоньше и прозрачнее становились стены. Мысль о разрушенных стенах одновременно казалась привлекательной и отталкивающей.
– Двое вместе должны пройти тропами тьмы... Казалось, эти слова произнес сейчас его отец, как произнес их давным-давно, единственные слова с тех пор, как он принял обет молчания. Дрожь охватила Сагана, холод объял его, и не сразу он понял, что эти слова произнесла Мейгри.
– Я считала, милорд, – продолжала она, – что мы уже исполнили пророчество, что мы уже прошли «тропами тьмы». Но теперь я начинаю думать, что ошиблась. Я проходила тропами тьмы, и вы проходили тропами тьмы, но все эти годы мы шли по ним порознь. А в пророчестве сказано «двое вместе».
Саган понял ее и прижал крепче к себе. Они неотрывно смотрели на грозу, на молнии, мечущиеся между тучами и землей, на градины, молотящие в стекло, на дождь, льющийся сверкающими струями, сливающимися воедино, словно ручьи сливались в реку.
– Я смотрю перед собой, – тихо сказала она, протягивая руку к стеклу и касаясь протянувшегося ей навстречу призрачного отражения, – и вижу только тьму...
– Двое должны пройти тропами тьмы, чтобы достичь света, – произнес Саган, закончив фразу.
Мейгри покачала головой.
– Я не вижу света.
Саган видел. Саган видел свет, лунный свет, яркий и сияющий на чужой планете; он видел лунный свет, сверкающий на серебряной броне, на лезвии ножа у него в руках; видел лунный свет, отражающийся от крови из смертельной раны, от крови на его ноже и на его руках; видел лунный свет, холодно отражающийся в серых глазах, которые больше не видели луны, ничего не видели...
Картина смерти Мейгри от его руки часто посещала его, но никогда она не была столь отчетливой. Это испугало его, рассердило. Он ощущал себя скованным, ограниченным, пленником судьбы, не имеющим выбора. Он решил, что разберется с этим, резко убирая руки с плеч Мейгри.
– Нам многое надо обсудить, миледи, – холодно сказал он. – Зайдите ко мне в восемнадцать ноль-ноль.
Повернувшись, он так резко подошел к двери, что та едва успела открыться.
Мейгри удивленно обернулась и подумала, что если бы дверь не сработала, Саган в таком настроении вышиб бы ее.
Вздохнув, она снова повернулась к окну. Гроза утихала, выплеснув свою ярость, и теперь шел мрачный и унылый дождь.
– И снова вы решили поспорить с Богом, милорд, – сказала она уже ушедшему Сагану, глядя на свое отражение в стекле, отражение из слез. – Почему вы никак не остановитесь? Неужели не понимаете? Бог уже давно оставил нас, милорд. Давным-давно...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вскоре мы узнаем, что в данном деле нет ничего таинственного или сверхъестественного, но все происходит из-за свойственной человеку веры в чудесное.
Дэвид Хъюм. Скептик.
Дождь продолжался все утро, большую часть которого Дайен провел с Абдиэлем, отлучившись лишь на завтрак. Юноша ел в одиночестве, не испытывая особого желания разделить общество зомби.
Пищу прислужники Абдиэля готовили здоровую; больше о ней, пожалуй, ничего хорошего нельзя было сказать. Месиво по виду напоминало нечто среднее между овсяной кашей и тушеным мясом, пропущенными через мясорубку. Глотать это блюдо было легко; почти полное отсутствие запаха и вкуса не отвлекало от мыслей.
Проголодавшийся Дайен рассеянно отправлял в рот это варево. Оставшись в комнате один, без Абдиэля, юноша, к своему замешательству, обнаружил, что ему неприятно вспоминать старика, теперь казавшегося ему отталкивающим, а связь между ними – пугающей. Глядя на правую ладонь со свежими воспаленными ранками, он вспомнил, как гниющая плоть прижималась к его руке, и его чуть не вырвало. Лишь ненасытный юношеский голод заставил его продолжать трапезу.
Какой бы болезненной и отталкивающей ни казалась эта связь, было в ней и что-то волнующее. Дайен начинал представлять свой разум в виде странного дома Абдиэля, с зигзагами коридоров и сотнями запертых дверей. Получив доступ к разуму старика, он открыл многие из этих дверей, обзавелся новыми мыслями и идеями, новым опытом, новыми устремлениями.
Они обсуждали сегодня утром многие из этих мыслей и идей. Как ни странно, но когда он был рядом с Абдиэлем, он не ощущал того отвращения, которое испытывал, как только не видел ловца душ. С некоторым беспокойством Дайен вспоминал предупреждение Мейгри насчет того, что сильный разум способен подчинить себе более слабый.
