Что же рекламировал столь высокохудожественный плакат?
Итак, самая большая очередь всегда выстраивалась здесь, возле «Канатной Орбиты» – так кур-щавельцы называли свой излюбленный аттракцион. На противоположных концах площади были вкопаны два высоченных столба, а между ними провисал длинный-предлинный канат. Отстоявший очередь кур-щавелец нетерпеливо взбегал по лестнице на вершину столба, набрасывал себе на пузо петлю-ремень и… катил, повиснув под канатом, раскинув крылья. Впечатление от полета было потрясающим, а главное – для этого не требовалось ровно никаких усилий, не в пример прыгунам с помоста. А уж длина этого полета в подвешенном состоянии, его долгота превышали все мыслимые и немыслимые рекорды храбрецов-прыгунов.
– Просто не куры, а попугаи какие-то, – недовольно проворчал доцент Петел, глядя, как по лестнице на столб карабкается очередной, весьма упитанный петух – тот самый обжора Кочет, что заказал Мазокуру возбуждающий аппетит натюрморт. – Вы помните, коллега Алектор, как появился этот позорный аттракцион? А?
– Помню, помню, – отмахнулся профессор, лишь бы отвязаться от назойливого доцента.
– А то, если вдруг по старости своей забыли, так я расскажу, освежу вам память, – продолжал издеваться над профессором и заодно – над всеми прочими соотечественниками доцент Петел. – Прослышали наши умники в Кур-Щавеле, что в Империи Бройлеров дирижабль построили. Из гудрона. На канате в небесах держится. Вот потому-то и стали у бройлеров этот самый гудрон в немеряных количествах закупать, чтоб, значит, самим такой же дирижабль соорудить.
– Вот как? – непритворно удивился Алектор. – Так вот, оказывается, в чем историческая подоплека всей этой нелепости с закупками гудрона…
– В этом, в этом, уверяю вас, – затряс клювом Петел. – Да только не учли, что у них, у бройлеров – тех-но-ло-гии, а у нас – одна только лохань с пшеном. Ну и свален теперь этот гудрон на задворках города.
Алектор возмутился:
– Вы же позиционируете себя как яростного патриота, курофила! И так превозносите достижения бройлеров, унижая при этом достоинство ваших же сограждан. Вы все-таки опять поменяли ориентацию? Признайтесь.
– Доля самокритики требуется каждому обществу, на каждой стадии его развития, – заученно прокудахтал Петел.
– А, я понял, кто вы, – надменно посмотрел на него Кур-Ратор наук. – Знаете, в нашем лесу есть грибы, грузди называются?
– Отлично знаю. Даже ем иногда отварными с овсяной кашей.
– Вот и славно. А есть еще так называемые подгруздки – они вроде бы и похожи чем-то на настоящие грузди, а клюнешь – совсем вкус другой… Но все равно – какой-то похожий, если вдумчиво въесться.
– Да-да, я, кажется, это подмечал, – покивал гребешком доцент.
– Так вот, Петел, вы – подбройлер. Бройлерный подпевала. Вроде бы вы и в перьях, вроде бы и питаетесь-то по-куриному, но все равно вы – недокур. Недокурок.
Петел почему-то слушал очень внимательно, не пытаясь не перебить, не переубедить оппонента.
– Надо же, вы даже не обижаетесь! – подивился Алектор. – Для простого петуха это просто расчудесное душевное качество. А для окольцовца… Да еще такого беспринципного, как вы… Для вас давно придумана поговорка: его оттоптали, а он отряхнулся и дальше пошел!
Петел, поняв, что профессор высказался до конца, на полном серьезе похлопал ему крыльями.
– Браво, профессор! – безо всякой издевки изрек завзятый кукарекун. – От всей души – рад. Недокур! Недокур! Вы хоть сами-то понимаете, насколько важное понятие сейчас обозначили? Попросил бы подарить мне этот новый термин, да не смею – вы уж сами обличайте этим словом наших феминизированных окольцовцев.
– Брррррр…. – замотал головой ничего не понявший из этой тирады Алектор.
Петел доверительно накрыл его плечо своим свободным от рукописи крылом:
– Вы дрейфуете в правильном направлении, дорогой Алектор. И я теперь понимаю, что могу рассчитывать на вашу осознанную поддержку в редакции «Курям».
– Ну а при чем тут все-таки попугаи? – профессор Алектор почувствовал, что стремительно тупеет.
– А при том, что менталитет у нас вовсе не петушиный, как они говорят в «Ума палате». И даже не куриный. А попу… попугайский, я грамотно выразился? Короче, все-таки спопугайничали. Дирижабль скопировать не получилось, так они хоть канат переняли. С бору по нитке, нищему мозгами – прибытки. А что? Канат, понимаешь. Дешево и сердито. Все по-нашему, по-куриному.
Профессору Алектору противно было слушать молодого да раннего доцента Петела. Ему-то, старику, «Канатная Орбита» жутко нравилась, даже снилось, бывало, как он парит над Площадью Яйца, гордо кукарекая и взмахивая крыльями…
Несколько раз профессор уж совсем было решался прокатиться-пролететь по орбите, ему даже почтительно уступали место в очереди… Но всякий раз Алектор поворачивал назад, бормоча какие-то жалкие оправдания: мол, вы меня не так поняли, я вовсе не собирался лететь, я только хотел подойти поближе, чтоб лучше рассмотреть, а то зрение, знаете ли, подводит…
Тьфу! Как был ты, Алектор, трусишкой, как жил ты всегда по принципу «Как бы чего не вышло», так и доживаешь свой век. Как бы чего не вышло… Вот ничего у тебя и не выходит, старина…
И вовсе никакой не страх удерживал старого профессора от исполнения давней мечты. Просто он полагал, что полет уважаемого ученого будет выглядеть несолидно, а то и, чего доброго, куры на смех его подымут: мол, совсем выжил из ума на склоне лет, хочет молодым перед всеми показаться, не иначе как жениться надумал…
И пойдут пересуды между клушами-кликушами.
Словно в подтверждение основательности этих опасений, вокруг раздался всеобщий хохот: отъевшийся Кочет скользил в петле под канатом, что уже само по себе являло забавное зрелище. Но потеха достигла апогея, когда стало ясно, что по причине чрезмерного веса Кочету не удастся набрать достаточную скорость, чтобы благополучно достичь противоположного столба. И несчастный гурман беспомощно повис, раскачиваясь, прямо над центром площади, бестолково кукарекая и размахивая всем, чем только мог: крыльями, растопыренными ногами, головкой на короткой шее и даже отвисающим животом.
– Кур-р-рьёз! Кур-р-рьёз! – с упоительным восторгом клекотала вся площадь, наслаждаясь созерцанием того нелепого положения, в которое попал известный в городе человек. – Петух на потеху! Потеха для петухов!
Невозможно описать все те улюлюканья, всхрипывания и повизгиванья, которыми сопровождалась эта сцена. А к месту незаурядного события уже спешили: с одной стороны – фотограф и репортер газеты «Курям», а с другой – «краснопетушатники» (так в Кур-Щавеле именовали пожарных) с длинной стремянкой наперевес.
Появление журналистов напомнило двум ученым, что они практически пришли к избе-редакции, чьи окна выходили на Площадь Яйца. И, не дожидаясь, чем закончится куриный курьез, оба, не сговариваясь, заспешили ко входу в помещение газеты.
