Глава девятая
Сразу две новые общепородные идеи
– А вот и мы! – поторопился доложиться доцент Петел, выглядывая из-за самой длинной в Кур-Щавеле шеи пофессора Алектора.
– Прошу, прошу, достохвальный профессор!
С этими словами гривастый, сгорбленный петух по прозвищу Конь-Кур, он же – редактор газеты «Курям», слегка приподнял свою гузку от единственного в стране плетеного кресла.
Восседать в нем Конь-Куру помогало почти полное отсутствие хвоста, за что отвергнутые авторы прозвали его Куцым-Куром.
Профессор огляделся – давненько его четырехпалая нога не ступала в просторное помещение газеты.
Хм, все тот же слоган на бревенчатой стене над изголовьем кресла Конь-Кура: «Курям – ТЫ!» Этот же слоган был растиражирован в каждом номере, в «шапке» первой полосы. Имелась в виду обратная связь «читатель-газета», и многие подписчики именовали сей солидный орган не иначе, как «Кур ямты».
Был у издания и второй слоган: «Убей в себе бройлера!». Этот призыв также в виде плаката был помещен на стене избы-редакции.
В углу профессор подметил огромный свернутый рулон, уже довольно ветхий. «Все ясно, это снятый со стены «Ума палаты» баннер – «Вечный позор Петьке Рябому!» Наверное, Конь-Кур захотел сохранить его как артефакт… Или – раритет…»
Из этих лингвистических раздумий его вывел бодрый голос Конь-Кура:
– Ну что ж вы, профессор, проходите, присаживайтесь! Да уж и вы заодно, господин доцент.
Редактор газеты «Курям» явно не благоволил к выскочке Петелу.
Визитеры присели на коротенький насест для посетителей, Алектор терялся, с чего начать – его стесняло присутствие доцента.
– Господин Конь-Кур, – начал профессор, – я ведь предлагал вам чуть-чуть изменить ваш слоган… Ну что такое «Убей в себе бройлера!» Это, по большому счету, призыв к убийству вообще, хоть и иносказательный… Вы внедряете в куриные мозги склонность к убийству, пусть даже виртуальному!
– А как, как лучше выразить идею освобождения от собственной зашоренности, тупости и самодовольства? – начал кипятиться Конь-Кур.
– Ну, хотя бы… «Выдави из себя бройлера!» – пожал плечами Алектор.
– Ха, выдави из себя бройлера! В среднем каждый бройлер вдвое крупнее наших петухов, – саркастически молвил редактор. – Виртуальный, духовный бройлер, думаю, тоже. Как его выдавишь-то? И что останется в результате? Проще уж убить…
Алектор махнул крылом, а Петел решил подкудахтнуть Конь-Куру:
– Наш господин редактор – деятель весьма радикальный, хоть и консервативный…
Конь-Кур смерил доцента непонимающим взглядом: кто, мол, это? Из какого курятника раздался этот всхлип?
– Вижу, вы оба с рукописями, – перешел наконец к делу Конь-Кур. – Ну что ж, давайте по старшинству… Излагайте, уважаемый профессор, что там у вас?
– Представьте себе, новая, объединяющая всех Кур-Щавельцев общепородная идея! – негромко, но веско изрек Алектор.
– Браво, браво, – отреагировал редактор довольно кисло.
– И родилась она, эта идея, в результате кропотливых научно-исторических изысканий! – ревниво и чуть раздраженно посмотрел по сторонам профессор.
– Идея – это новояз, это слово заимствованное, – решил сразу же начать оппонировать доцент Петел. – Надо бы что-нибудь из курояза… Клич, призыв, триединство…
– Цыц! – замотал гривой Конь-Кур. – Что за манера… Дайте же высказаться профессору!
Ободренный, Алектор резво соскочил с насеста, подбежал к столу редактора и, потрясая свитком, начал ему втолковывать:
– Слышали поговорку: «Гуси Рим спасли»?
– Слышал, – чуть испуганный таким наскоком, Конь-Кур слегка подался назад. – Правда, честно говоря, я не совсем понимаю, при чем тут…
– Ага! Не понимаете! – торжествовал Алектор. – А ведь вы – представитель интеллигентских слоев Кур-Щавеля! Это просто здорово!
– Что здорово? Что я интеллигент?
– Нет! – с жаром выдохнул профессор. – Нет! Здорово то, что даже вы до конца не понимаете… Непонимание, недопонимание общепородной идеи обывательскими массами – это и есть признак того, что идея вполне годится для того, чтобы именоваться общепородной! В общепородной идее всегда должно быть нечто таинственное!
В слове «таинственное» профессор умышленно сделал ударение на первый слог.
– Вот так выдал, – с невольным восхищением присвистнул Петел.
– Согласен, – серьезно кивнул Конь-Кур. – В этом, знаете ли, что-то есть… Так что за идея? Ну, гуси Рим спасли… Дальше-то что?
– А то, – глухо, откуда-то из самых недр зоба, проквохтал Алектор и принялся мерять аршинными шагами кабинет редактора, – а то…
– Что? Что «то»? – в нетерпении повторяли и Конь-Кур, и доцент Петел.
Видя, что присутствующие в достаточной мере заинтригованы, профессор закончил – опять-таки утробным квохтом:
– Не гуси спасли Рим, вот что я вам доложу! Да-с! Рим спасли куры! И я это неопровержимо доказываю здесь!
Профессор с такой силой припечатал коготь правой ноги к лежащей на столе рукописи, что проткнул несколько листков насквозь.
– Это было на самом деле так, – вдохновенно сомкнув вежды, начал было Алектор, но был безбожнейшим образом перебит сразу двумя отрывистыми вскукареками – доцента и редактора.
– Хотя бы и так, но ведь это было давно! – хрипло выкрикивал Петел.
– Общепородная идея не может быть направлена в прошлое, профессор! – громко возглашал Конь-Кур.
Алектор растерялся. Он как-то обо всем этом не подумал…
– Вы смеетесь над нами, профессор? – грозно перевесился из-за стола редактор. – Над нами, двумя окольцовцами! Значит, вы смеетесь над общественностью Кур-Щавеля!
– Да-да, он смеется, – хихикал Петел, предвкушая близкое и полное фиаско своего научного гладиатора.
– В прошлый раз вы предлагали мне напечатать ваш трактат, что, дескать, сакура – это вовсе не священное дерево на Востоке; это, дескать, са-кура – священная курица!
– А еще что-то было насчет римской курии… – намекнул Петел. – И курорт, по-вашему, это место, где в старину отдыхали куры после выхода из репродуктивного возраста…
Алектор словно сдулся, он уже мямлил, защищаясь:
– К чему вспоминать прошлое, господа окольцовцы… У каждого великого ученого бывают поиски истины, и не всегда эти поиски приводят…
– К истине, – закончил за него Петел.
– Ладно уж, я почитаю вашу рукопись, – примирительно рек Конь-Кур. – На досуге. Из уважения к вашей седой и пропахшей цветками розы груди.
Петел наладился было снова захихикать, но редактор сурово повернулся к нему:
