Голос Оливии прервался. Она помолчала, беря себя в руки.
– Эти слова сказал мне он. Откуда кто-то другой мог обо всем этом узнать: о ягодах шиповника, о чернике и о том, что они значат для меня?
Оливия уставилась в пустоту, в прошлое, в глазах метался страх.
– Он продержал меня всю зиму. Я поняла, что пришла весна, когда дни стали длиннее. Я видела свет через щели в досках сарая. Слышала звон капели и звук просачивающейся в лачугу воды. Чувствовала по запаху леса и земли вокруг сарая. Он держал меня в темноте, и у меня обострился нюх. Когда он приближался, я всегда слышала его запах. Я знаю его запах, я бы узнала его где угодно. Я почувствовала это зловоние на простынях моей постели.
– Это иллюзия, Лив. Он никак не мог здесь оказаться. Он мертв. Кто-то другой сделал это.
Оливия с грохотом опустила кружку на маленький столик возле кресла.
– Кто?! Черт подери, кто? Зачем?!
– Я не знаю, зачем и кто, но знаю вот что: я посмотрел историю убийств в Уотт-Лейк и увидел фото выжившей жертвы. Я узнал тебя мгновенно. Если я это смог, то сможет и любой другой. Думаю, кто-то узнал тебя и теперь использует это, чтобы тебя напугать. Это единственное объяснение.
– А шиповник?
– Наверняка в истории об убийствах найдется упоминание о шиповнике.
В ее глазах промелькнуло сомнение.
– Зачем меня пугать? Что я сделала?
Коул провел рукой по волосам.
– Возможно, виной всему мой отец, который переписал завещание. Если ты будешь управлять ранчо, ясно как божий день, что никакой продажи не будет, как не будет и нового строительства. Кто-то, вероятно, решил тебя запугать, чтобы ты собрала вещи и уехала. Тогда Броукен-Бар перейдет ко мне и Джейн. И здесь начнется строительство.
«А документ, который я подписал, обеспечит продажу…»
Коул ощутил свою вину. Вместе с чувством вины пришло и нетерпение. Утром первым делом ему надо будет увидеться с Форбсом.
Коул вытянул ноги и откинулся на спинку стула, положив руки на колени.
– Насколько я понял из слов моей сестры, в проект большого строительства в Броукен-Бар уже вложены большие деньги. Возможно, для кого-то ставки слишком высоки, и ему просто необходимо, чтобы продажа состоялась. Ты не можешь позволить им выиграть, Лив. Ты не можешь позволить им запугать тебя.
– Кто знает о том, что твой отец изменил завещание? Ведь все это случилось совсем недавно.
– Адель все слышала. Помнишь, она вошла в библиотеку? Она видела и шрам у тебя на шее, и твою реакцию на новости об убийстве у реки Биркенхед. А ты слышала то, что она сказала перед ужином: ее сын занимается вложениями для компании Форбса. Если Адель сообщила Такеру то, о чем узнала, Форбс, возможно, уже знает и о завещании, и о тебе.
Ему в голову вдруг пришло еще более страшное предположение. О завещании знала Джейн. Джейн и Тодд многое поставили на продажу ранчо. Его сестра – это доморощенный Макиавелли, она всегда такой была. Приобретение вещей стало ее способом справиться со смертью матери и жизнью на этом ранчо с ожесточившимся отцом. Джейн вполне могла нанять кого-то, чтобы так поступить с Оливией, и от этой мысли решимость Коула только окрепла. Он почувствовал свою ответственность.
– Послушай, я с этим разберусь, – пообещал он. – Завтра же утром я сразу отправлюсь в Клинтон и поговорю с Форбсом, скажу ему, что ранчо не продается. Я его проинформирую о том, что нужно остановиться и не увеличивать потери. А еще я выясню, кто это сделал. Кто-то ведь должен был пробраться сюда, пока мы все сидели за ужином. Это могла быть Адель…
– Она бы не стала этого делать.
– Думаю, в этом деле экономка слишком много поставила на карту. Ее муж на инвалидности. Работа на ранчо самой Адель под вопросом, так как мой отец умирает. Она вложила в Броукен-Бар всю свою жизнь. Скорее всего, Адель уверена, что имеет право хотя бы на его часть. А ее сыну не поздоровится, если инвестиции не оправдаются. Отчаявшиеся люди способны на страшные поступки. И ты только облегчила им задачу. Ты не заперла дверь.
– Я никогда ее не запираю, потому что я отказываюсь бояться. После сообщения о том, что Себастьян Джордж повесился, я дала себе клятву быть свободной. Здесь я чувствовала себя в безопасности. Это был мой способ выстоять, дать отпор.
Оливия негромко, уничижительно фыркнула.
– Ты только посмотри на меня сейчас. – Она повернула к нему руки ладонями вверх, стерла кровь, засохшую на них. Кровь Коула. На шрамы упал медный отсвет огня. – Я – жалкая жертва посттравматического синдрома, которая теряется во времени.
Она медленно подняла глаза.
– Я едва не убила тебя. Я… я решила, что ты – это он. Я много лет не возвращалась в прошлое. Психотерапевт сказал, что воспоминания могут вернуться и даже усилиться из-за нового стресса или травмирующего происшествия.
Оливия потерла висок, словно ей было больно.
– Но я искренне поверила в то, что с этими воспоминаниями покончено. Пока позавчера утром не почувствовала, что за мной кто-то следит. Прокладывая тропу для Эйса, я увидела следы сапог, параллельные моим. И кто-то бросил там вот этот шарф. – Она кивком указала на мягкий шарф, висевший на крючке у двери. Коул посмотрел на него.
– Вернувшись в то утро к домику, я нашла на крыльце маленькую корзинку с дикой черникой. Именно этими ягодами Себастьян заманил меня к реке. Потом пришло сообщение об убийстве у реки Биркенхед, и страшные воспоминания вернулись.
Оливия сглотнула.
– А потом еще эта газета с искусственной приманкой внутри. «Хищник». Это я придумала такую приманку. И подарила ее Себастьяну… – Ее голос прервался, лицо исказилось от жутких воспоминаний.
Коулу стало нечем дышать.
– Кто еще знал о приманке?
– Только полицейские, приехавшие из Сюррея, которые занимались расследованием убийств, и криминалист, консультант из Оттавы. Они часами расспрашивали меня о том, что произошло, о том, как он пришел в магазин, как преследовал меня, заставляли вспоминать день за днем. Что он сказал и что сделал. Я рассказала им о «Хищнике» и о том, как я подарила приманку Себастьяну. А он вроде как в знак благодарности рассказал мне о том, что у реки много дикой черники.
Оливия покачала головой.
– Черника. Он заманил меня обыкновенной черникой. Потому что я хотела испечь пирог для Этана.
Оливия снова замолчала на несколько долгих секунд. В печи потрескивали и, сгорая, рассыпались искрами дрова.
– Все из-за моей любви к Этану, который так и не смог снова полюбить меня после случившегося. После того что со мной сделал он. – Оливия потерла губы рукой. – Этан даже смотреть на меня не мог.
Коулу стало страшно. Об этой стороне ее стыда он не думал. Собственный муж заставил ее почувствовать себя уродливой. И даже в каком-то смысле ответственной за то, что произошло.
