Между тем безрассудная затея Маленького Маркова обнаруживает некоторые интересные параллели с таким же дерзким, хотя и более реалистичным планом освобождения, составленным примерно в тот же период. Его автором был британский офицер Оливер Локер-Лэмпсон, командовавший тогда британским дивизионом бронеавтомобилей в России. Это подразделение Королевских военно-морских сил было направлено туда для помощи союзникам на Западном фронте. Лэмпсон познакомился с Николаем II в Ставке в Могилеве и во время Февральской революции находился в Петрограде. Он обратил внимание на то, как часто царя можно было видеть за работой в парке Александровского дворца, где он вскапывал землю для посадки овощей, колол дрова или беседовал с охраной. «Мне показалось, что освободить его было настолько просто, что я немедленно решил это сделать»33. Лэмпсон планировал использовать для этого своего человека во дворце, одного из слуг, которого он завербовал под псевдонимом Владимир – этот человек специально научился стричь волосы и брить, чтобы его сделали цирюльником царя. Лэмпсон также подкупил ключевых охранников с помощью водки, сигарет и банок британской тушенки. Он планировал, что Владимир тайком проведет во дворец ординарца Лэмпсона, Товелла (который ростом и фигурой был похож на царя), пока охранники будут пьяны или отвлечены чем-то еще. Затем Владимир сбреет царю бороду и поможет ему переодеться в военную форму цвета хаки, которая Товелл пронесет под собственной одеждой. Затем Николай под носом у охраны выйдет вон, а Владимир, прицепив фальшивую бороду и надев плащ, займет его место. За оградой одетый санитаром Локер-Лэмпсон встретит Николая, после чего того увезет прочь санитарный автомобиль. Затем царь будет поездом отправлен в Архангельск, а оттуда тайно перевезен в Британию морем. Когда Николай узнал об этом плане, он «категорически отказался от возможности спасения, разве что освобождены будут также его жена и дети». Это подтверждает, что царь никогда не согласился бы расстаться со своей семьей, чтобы спастись самому. По крайней мере в глазах Лэмпсона это доказывало, что он «настоящий король и настоящий человек»34.
Марков Второй был решительно настроен против попытки насильственно освободить узников Царского Села, раз уж это явно противоречит воле самого царя, однако осенью он и Маленький Марков вновь ввяжутся в заговор с целью спасения императорской семьи. Но в мае 1917 года Елизавета Нарышкина, бывшая обер-гофмейстерина императрицы, записала в своем дневнике: «Реакция со стороны монархистов в настоящее время невозможна; нет ни руководителей, ни организаций; реки крови пролились бы напрасно. Позже – да»35.
Глава 6
«Я не успокоюсь, пока они благополучно не уедут из России»
Когда в начале апреля 1917 года король Георг высказал серьезные опасения о том, что приглашение его русских родственников может пагубно отразиться на положении в стране, все надеялись на лучшее, на то, что внутренняя обстановка изменится; к вопросу об эвакуации Романовых можно будет вернуться, когда «удастся выбрать момент, более благоприятный с психологической точки зрения». Британское правительство было твердо намерено хранить по этому вопросу полное молчание, хотя его упрямый посол сэр Джордж Бьюкенен продолжал поднимать его снова и снова, считая это делом своей чести.
Вся официальная переписка того периода по поводу русской императорской семьи буквально проникнута духом секретности; Романовы быстро стали проблемой, которая, как надеялись все министры Британского кабинета, незаметно уйдет сама собой. Были разосланы инструкции «постоянно отслеживать всю попадающую в протоколы заседаний Кабинета информацию, которая могла бы задеть чувства Короля»1.
Французы дали ясно понять лорду Хардинджу, что «во Франции не будут рады приезду бывшего императора и его семьи», однако король Испании Альфонсо продолжал задавать вопросы, опасаясь за жизнь императорской семьи2. Британскому послу в Мадриде сэру Артуру Хардинджу (который в некотором смысле тоже оказался заложником ситуации) ранее сообщили, что Романовым «будет предоставлено убежище в Англии». Всех британских дипломатов, за исключением сэра Джорджа Бьюкенена, продолжали держать в неведении относительно реального положения дел, в то время как все острее ощущающий свое бессилие Бьюкенен твердил жене и дочери: «Я не успокоюсь, пока они благополучно не уедут из России»3.
Хотя Британский кабинет министров и не обсуждал Испанию в качестве альтернативного места убежища, угроза, исходившая от тамошних левых, внушала им опасения, что против императорской семьи там «будут постоянно составляться заговоры». Как бы то ни было, Испания могла представлять интерес как потенциальное убежище «только в случае присоединения Испании к Антанте»4. Хотя Испания и сохраняла нейтральный статус, Мадрид в то время был центром международного шпионажа, и тамошняя германская резидентура внимательно отслеживала ситуацию. Посол Германии, принц Максимилиан фон Ратибор, доложил в Берлин о заступничестве короля Альфонсо и отметил, что Временное правительство в ответ сообщило, что «оно ожидает в этой связи больших проблем со стороны рабоче-крестьянских комитетов». Вопрос о Романовых, также заметил Ратибор, «рассматривается в Британии с большим пессимизмом»5.
* * *
К концу апреля потребовались бы уже немалые усилия для того, чтобы выяснить хоть что-нибудь о физическом, не говоря уже о моральном состоянии узников Александровского дворца. «Заточение наших несчастных царя и царицы стало настолько суровым, – писал дядя Николая Павел Александрович, который по-прежнему продолжал жить в своем доме в Царском Селе неподалеку от Александровского дворца, – что, – как он вынужден был признать, – мы почти нечего не знаем о том, что они думают или делают»6. Керенский заметил, что «простые люди с улицы» больше не проявляли к Романовым никакого интереса. Иностранные корреспонденты в Петрограде также не могли выяснить, что происходит с бывшим монархом. Как вспоминала американская журналистка Бесси Битти, «я с удивлением обнаружила, что имя бывшего царя упоминается здесь нечасто. Он утратил какое-либо значение. Через месяц после начала революции его забыли так основательно, словно он никогда и не жил»7. Из Англии принц Людвиг фон Баттенберг мрачно писал в мае 1917 года: «Это ужасно, и во всем виновата тетя Аликс»8.
Семья Романовых, похоже, смирилась с ограничениями своего положения узников, а на дипломатическом фронте по отношению к их участи царило затишье. Однако с повестки дня Временного правительства вопрос об их судьбе не сходил. Не имея достаточно власти, чтобы добиться их выезда, министр юстиции Керенский по-прежнему перестраховывался, не говоря ни да, ни нет. Когда царь опять спросил его, нельзя ли ему и его семье отправиться в Ливадию, чтобы дети могли как следует поправить здоровье, Керенский ответил, что «в настоящее время это совершенно невозможно», но, насколько понял Пьер Жильяр, он, похоже, был согласен, что Крым – это лучший вариант. Царской семье опять давали ложную надежду9. Как заметил граф Бенкендорф, Керенский пока что пользовался доверием царя и даже царицы, особенно с тех пор, как он снова разрешил им общаться, сняв запрет, который сам же был вынужден ввести месяц назад10. Поскольку британцы так и не уведомили Временное правительство о том, что их намерения относительно Романовых изменились, оно продолжало терпеливо ждать прибытия мифического эсминца, который увезет императорскую семью в безопасное место, после чего стоящая перед правительством проблема наконец разрешится.
