Среди венценосных родственников Романовых в Европе еще в апреле ходили подобные слухи. Так посланник Швеции в Петрограде сообщил своим королю и королеве, что «Царя и Царицу заключили в Петропавловскую крепость». «Его Величество боится, что императорскую чету могут убить или казнить, – докладывал в Берлин немецкий посол в Мадриде Ратибор. – Согласно другим (британским) источникам информации, ситуация вселяет страх, и каждый день можно ожидать самых ужасных событий». Основные обвинения в государственной измене предъявляются императрице, и ей придется столкнуться «с законом во всей его суровости»23.
До короля Георга, несомненно, доходили похожие тревожные сообщения в прессе, ибо 4 июня он записал в своем дневнике: «Боюсь, если бедный Ники отправится в Петропавловскую крепость, он уже не выйдет оттуда живым»24. Незадолго до этого в газете «Известия», органе Петроградского Совета, была опубликована статья «Призывы к мщению», в которой сообщалось о принятой Советом резолюции о переводе Николая в цитадель левых радикалов Кронштадт. «Хотелось бы отметить, что все подобные резолюции пропитывает один и тот же настрой – недовольство тем, что победившая революция крайне мягко обращается с человеком, который являлся злейшим врагом народа»25. Испанский посол в Петрограде послал нервную шифрованную телеграмму в Мадрид; в ней говорилось об «ультрарадикальной программе кронштадтцев», которые отказываются признавать власть Временного правительства и требуют, чтобы «император Николай II, его жена и их дети были переданы городу Кронштадту, иначе кронштадтцы нападут на Петроград»26.
Призывы отдать Николая и Александру под суд и посадить их в тюрьму множились. Этот поток требований подпитывало нарастающее опасение, что сам факт пребывания царской семьи рядом с Петроградом представляет собой угрозу новому революционному порядку. Романовы были напоминанием о ненавистном прошлом и о канувшем в лету царистском режиме, который уничтожила революция. Любое решение о судьбе Романовых могло склонить чашу весов как в пользу Временного правительства, так и против него, что ставило правительство в чрезвычайно деликатное и затруднительное положение. Дальнейшее содержание Романовых в Царском Селе могло спровоцировать нападение на дворец разъяренных толп из Петрограда, а отправка их за границу могла мобилизовать монархистов, которые уже сплачивались вокруг них в Царском Селе и других местах, и побудить их попытаться восстановить монархию. Иными словами, вывоз Романовых из России мог дестабилизировать и без того очень непростую политическую ситуацию – а правительству, в котором Керенский теперь был военным министром, как никогда важно было сохранять в стране стабильность, ибо ее армия должна была вот-вот начать важнейшее наступление на Западном фронте27.
* * *
В июне, спустя три месяца проволочек и экивоков, британская политика пришла к закономерному и бесславному фиаско. Чрезвычайно взволнованный сэр Джордж Бьюкенен «со слезами на глазах» явился в российский МИД, чтобы встретиться с министром иностранных дел Михаилом Терещенко. Бьюкенен наконец получил из Лондона категорический отказ принять императорскую семью. Воспоминания Терещенко полностью совпадают с воспоминаниями Керенского относительно того, насколько сэр Джордж был расстроен, получив «окончательный отказ британского правительства предоставить убежище бывшему российскому Императору»28. Керенский позднее писал, что не видел письма с этой новостью, но ему пересказали ее суть. В результате он мог «совершенно однозначно» сказать, что «этот отказ был обусловлен исключительно соображениями внутренней британской политики».
До настоящего времени мы могли опираться только на утверждение Керенского об окончательном отказе британцев предоставить убежище семье Романовых. Ни одного упоминания о подобной директиве Бьюкенену нет ни в архивах британского Министерства иностранных дел, ни в других британских источниках. Но директива пришла не от Ллойд-Джорджа и не от министра иностранных дел Бальфура – она пришла не от кого иного, как от лорда Хардинджа, постоянного заместителя министра иностранных дел, сыгравшего в этом решении ключевую роль. Я нашла упоминание об этом важнейшем документе среди бумаг Николая де Базили, одного из высокопоставленных российских дипломатов, хранящихся в Институте Гувера в Калифорнии.
[20]
Среди этих бумаг есть несколько папок со свидетельствами очевидцев, имеющими отношение к Романовым и к вопросу о предоставлении им убежища, собранными де Базили в эмиграции в 1920-х и 1930-х годах. Эти свидетельства включают в себя и четырехстраничное заявление на французском языке, которое Михаил Терещенко сделал де Базили в Париже в апреле 1934 года. Письмо, отправленное сэру Джорджу Бьюкенену, не было официальной депешей, зашифрованной и напечатанной на машинке, это было личное, написанное от руки письмо от Хардинджа, подписанное именем «Чарли». То, что оно было передано частным образом, а не по официальным каналам (в архивах британского Министерства иностранных дел его копии нет) свидетельствует о том, что «Чарли» решил, что пришло время лично раз и навсегда избавить сэра Джорджа от любой еще остающейся у него иллюзорной надежды на то, что семью Романовых можно вывезти в Англию.
Когда сэр Джордж показал это письмо Терещенко, его содержание произвело на того такое сильное впечатление, что Терещенко, пусть и не запомнив его слово в слово, накрепко сохранил в памяти саркастический тон письма и на своем не вполне правильном английском повторил де Базили то, что в нем говорилось, так:
«Как может Временное правительство ожидать, что Его Величество можно озаботить проблемой предоставить убежище его Кузену, когда нынешняя странная политика Временного правительства может объясняться исключительно тем, что оно стремится убедить мировое общественное мнение в том, что оно пытается восстановить в России национальную российскую политику по контрасту с прогерманскими тенденциями в политике бывшего Царя. Вы не можете ожидать, что члены Правительства Его Величества подвергнут чувство привязанности, которое Король питает к своему кузену, такому испытанию»29
[21].
В собственных воспоминаниях об этом эпизоде Керенский подтвердил, что из полученного сэром Джорджем письма следовало, что британский премьер-министр вряд ли может посоветовать королю Георгу «предложить гостеприимство людям, чьи прогерманские симпатии хорошо известны»30. Терещенко был с ним согласен: окончательный отказ британского правительства предоставить убежище Романовым был равносилен открытому признанию, что оно никогда не доверяло царю и царице, подозревая их в симпатиях к Германии. Правительство не желало рисковать, принимая их в Великобритании во время войны с Германией. Судя по всему, после отправки этого письма сэру Джорджу с королем больше не консультировались по этому вопросу. В Лондоне Ллойд-Джордж втайне испытал облегчение. Как он признался в своей записке к Хардинджу, он был рад тому, что «от мысли о предоставлении убежища отказались, так как это было бы использовано немцами»31. Кроме того, сэру Джорджу Бьюкенену ясно давали понять, что официальная позиция по этому вопросу непоколебима настолько, что Лондон откажется давать принимать у себя любых членов императорской семьи вплоть до окончания войны. После нескольких месяцев безуспешных попыток оказать влияние на свое правительство, чтобы спасти бывшего царя, сэр Джордж Бьюкенен был наконец вынужден сдаться. И этот туманный «английский мираж» (как позднее белые эмигранты назвали закончившееся таким фиаско британское предложение) развеялся над горизонтом32.
