В 1917 году Тобольск с населением в 21 000 человек был торговым центром огромной губернии, занимающей полмиллиона квадратных миль – почти в восемь раз больше, чем территория Великобритании, хотя «в масштабах азиатской части России это был всего лишь блошиный укус», как выразился один из заезжавших туда путешественников3. Значительная часть этих просторов была болотистой и малонаселенной; сам город представлялся «воплощением застойного запустения, даже летом», когда жителей изводили тучи гнуса. Значительная часть товаров, которыми здесь торговали, приходили по рекам Тобол и Иртыш, но Иртыш освобождался ото льда лишь на 200 дней в году. Тобольск был построен на высоком правом берегу Иртыша на месте впадения в него реки Тобол. Над городом возвышался кремль, возведенный шведами, попавшими в плен к Петру Великому в битве под Полтавой в 1709 году.
Пока Романовы оставались на борту парохода, конюшие Николая Долгоруков и Татищев вместе с Кобылинским и представителем Временного правительства отправились проверять состояние дома, предназначенного для императорской семьи. Дом находился в центре города на его главной площади, площади Свободы. Внутренность его привела их в ужас: «грязный, вонючий дом с окнами, забитыми досками, состоящий из тринадцати комнат, с какими-то остатками мебели и с ужасающими туалетами и ванными комнатами», – написал Долгоруков в своем первом письме Бенкендорфу 27 августа4. На чердаке располагались пять комнат для слуг, но остальной свите – ему самому, Татищеву, Гендриковой, Боткину, Шнейдер, другим слугам, офицерам охраны и коменданту Кобылинскому – пришлось поселиться в арендованном доме напротив. Он был довольно просторен, но так же запущен внутри и совершенно лишен мебели, которую пришлось покупать в городе. Но те, кто поселился в этом съемном доме, в отличие от императорской семьи, могли передвигаться по городу более или менее свободно, так что местные монархисты могли с ними встречаться и передавать через них послания с выражениями поддержки, деньги и предметы первой необходимости.
После отъезда из Царского Села Керенский проинструктировал Кобылинского: «Не забывайте, что это бывший император. Ни он, ни его семья не должны испытывать никаких лишений». И комендант действительно делал все возможное, чтобы обеспечить Романовым определенный комфорт и свободу передвижения по примыкающему к дому большому огороженному двору; он также разрешал им время от времени выходить за его пределы, чтобы посетить церковь5. Охрана здесь тоже была куда более дружелюбной и вежливой, чем в Царском Селе, и из окон своих комнат на втором этаже и небольшого балкона, на котором им разрешалось сидеть, царская семья могла смотреть, как мимо проходят простые жители Тобольска, часто останавливаясь, приветственно махая и даже крестясь.
Для верных царю монархистов, собиравшихся в Тобольске и вокруг него и наблюдавших за резиденцией губернатора, период с августа по ноябрь 1917 года, бесспорно, был самым подходящим временем для того, чтобы силой освободить царственных пленников из неволи. Политически Сибирь в то время была еще относительно «тихой», и там гражданин Романов (как его теперь называли в газетах) и его семья ушли на далекую периферию общественного сознания. Кобылинский сочувствовал царской семье и не оказал бы сопротивления ее силовому похищению, охрана была слаба, а двор, где гуляли Романовы, сплоченной группе решительных монархистов было бы сравнительно легко взять штурмом. Более того, некоторые охранники из бывшей 4-й императорской стрелковой бригады сами говорили Николаю, что часы их караула – лучшее время для побега6.
С точки зрения логики лучшим путем выезда из страны для любой группы, рассчитывающей освободить Романовых из Тобольска, был тот, по которому Керенский надеялся вывезти их позже – из Тюмени по Транссибирской железной дороге во Владивосток на дальневосточном побережье, а оттуда на корабле в Японию и в конце концов – в США. Но такие планы выходили далеко за рамки понимания местных тобольских монархистов, которые, похоже, обсуждали только один вариант – спрятать Романовых внутри России и защищать до тех пор, пока политическая ситуация в стране не изменится.
К осени 1917 года в России не было недостатка в горячих офицерах-идеалистах из бывшей Российской Императорской армии, жаждущих снискать свою толику славы за освобождение царя и его семьи. К сожалению, большая часть из того, что написано об их заговорах по спасению Романовых, – это зыбкий и по большей части спекулятивный миф, мешанина из часто сумбурных и невнятных рассказов тех, кто будто бы участвовал в этих заговорах. Зачастую такие воспоминания записывались много лет после этих событий, уже в эмиграции. Многие из этих рассказов противоречат друг другу, и в большинстве из них люди, о которых идет речь, обозначаются только первой буквой фамилии, что просто бесит. По большей части они только сбивают с толку любых историков, которые пытаются в них разобраться. К сожалению, все эти планы были обречены на провал, поскольку самый горячий энтузиазм монархистов перевешивался соперничеством в их среде и их неспособностью держать свои замыслы при себе. Как в одной из многих состоявшихся между нами бесед выразился специалист по Первой мировой войне Фил Томаселли,
«Если в заговоре участвует один русский, произойдет утечка; если русских двое, утечка произойдет скоро; если русских больше двух, то она уже произошла. А если русских 70, то он обречен с самого первого дня».
А теперь давайте вернемся к Маркову Маленькому, который в Петрограде в августе 1917 года, следуя указаниям Маркова Второго, завязывал контакты с ячейками монархистов. Он полагал, что к тому времени существовало уже около пятидесяти подобных групп – некоторые из них отсиживались в гостинице «Астория», где тайно встречались с Лили Ден, входившей прежде в ближний круг Александры. Тем временем Марков Второй проводил конспиративные встречи с другими группами монархистов в помещениях торговой компании, располагающейся на Невском проспекте. Их всех «одушевляли одни и те же чувства», отмечал Маленький Марков, однако среди них царила «невероятная неразбериха», и они явно были не способны действовать слаженно и последовательно. Главными проблемами, заметил он, были взаимная подозрительность и отсутствие организационных навыков. К тому же на том этапе у них не было важнейшей составляющей – им не хватало денег, чтобы финансировать свои планы. «Молодые офицеры с энтузиазмом смаковали тайны, пароли, условные знаки и прочие атрибуты заговора, – вспоминал он, – но понятия не имели о технической стороне подобной деятельности»7. Между тем Лили Ден заметила, что власти за ней следят, и решила переехать к своей матери на юг России, чтобы не привлекать к себе внимания. Маленький Марков доехал вместе с ней до Белецковки на юге Украины. Во время своего путешествия они обнаружили, что «весь юг напичкан группами монархистов»8. Среди здешних монархистов было много разговоров о контрреволюции, но пока не было никого, кто объединил бы эти группы в сплоченную силу.
Типичный примером «рьяного – и совершенно бессмысленного – проявления верности», как его назвал Александр Керенский, была поездка одной из ближайших подруг царской семьи, двадцатидвухлетней Маргариты Хитрово в Тобольск в августе 1917 года9. Действуя совершенно самостоятельно и даже не связавшись с другими сторонниками Романовых, она приехала туда с подушкой, набитой подарками, и пачкой из полутора десятков писем, адресованных императорской семье10. Отправляясь в путь, она проявила такую бездумную опрометчивость и неосторожность, что весть об этом скоро дошла до Керенского. Узнав о ее отъезде и панически боясь, что она замешана в заговоре с целью освободить Романовых, он приказал Кобылинскому арестовать и обыскать ее, как только она приедет в Тобольск.
