Маргарита Хитрово отправилась навестить царскую семью, движимая лишь безрассудной преданностью. Здесь не было и речи о каких-то контрреволюционных планах, но ее поступок насторожил власти, и они бросились искать заговоры повсюду. Ее немедля посадили на поезд, идущий в Москву, допросили и в конце концов отпустили. Хитрово, однако, сумела распространить ценную информацию о тех стесненных обстоятельствах, в которых царская семья живет в доме тобольского губернатора – в результате в Петрограде и Москве начался активнейший сбор денег для них. Но в Тобольске ее «бездумный приезд» только осложнил положение Романовых, произведя «эффект тяжелого камня, обрушившегося на спокойную поверхность жизни узников»11. К счастью, Кобылинский счел привезенные ею письма вполне невинными, и царская семья хотя бы смогла их прочесть. Но в результате этого инцидента из Москвы были присланы новые лица, которые стали отвечать за узников: комиссар, эсер Василий Панкратов и его помощник Александр Никольский, а Кобылинский был отодвинут на второй план, так что теперь он командовал только состоящей из 337 человек охраной.
В отличие от достаточно лояльного к узникам Кобылинского, Панкратов был профессиональным революционером, который провел шестнадцать лет в печально известной Шлиссельбургской крепости за убийство полицейского и еще двадцать семь – в сибирской ссылке. В Тобольск Панкратов прибыл 14 сентября. Он совсем не горел желанием выполнять возложенную на него миссию, однако, будучи преданным слугой революции, строго следовал своим инструкциям со всей присущей ему ему моральной строгостью12. И хотя гувернеру Пьеру Жильяру он и показался «фанатиком, проникнутым гуманными принципами», для революционера Панкратов был человеком порядочным и справедливым; он не желал царской семье зла и бдительно ее охранял. Вел он себя вежливо, ладил с царем и его детьми и заслужил их уважение13. Он был настолько беспристрастен, что некоторые из наиболее агрессивно настроенных солдат охраны губернаторской резиденции сформировали свой собственный Солдатский комитет и начали настаивать, чтобы Панкратов и Кобылинский обращались с пленниками гораздо более сурово.
* * *
В начале ноября 1917 года захват власти в Петрограде большевиками и свержение Временного правительства вызвало растущее беспокойство – все опасались, как приход к власти этого безжалостного социалистического режима отразится на Романовых, сосланных в Тобольск. Николай был удручен новостью об этом перевороте, когда вести о нем достигли его две недели спустя. Он отрекся от престола ради России, но его жертва не помогла объединить страну; напротив, она еще сильнее страдала от насилия и раздоров. Александра тем временем на глазах теряла терпение и настойчиво спрашивала Ден и Вырубову: «Что делает Марков Второй, и как далеко на самом деле продвинулась работа над освобождением Их Величеств»14. К этому времени Марков Маленький и Лили Ден уже вернулись в Петроград и обнаружили, что их группа все еще собирает деньги, чтобы отправить офицеров в Тобольск и силой освободить императорскую семью. Они, как он утверждал, набрали уже 150 человек, нервничавших все сильнее, поскольку им «положение императора и императрицы казалось… опасным и даже критическим»15.
Между тем на сцену вышла еще одна важная фигура – епископ Гермоген. Этот известный духовный лидер и монархист, немало поспособствовавший тому, чтобы Распутин приобрел такое влияние на семью Романовых, теперь был епископом Тобольским и Сибирским с кафедрой в Тобольске. Хотя в конце концов он и выступил против Распутина, царской семье Гермоген остался верен, активно ратовал среди прихожан за оказание ей поддержки и собирал для нее деньги. Он также поддерживал тайную переписку со вдовствующей императрицей, находящейся в Крыму, и с мобилизующимися монархистами как в Петрограде, так и в других частях страны. Гермоген контролировал сеть монастырей в Западной Сибири, которые могли бы стать идеальными местами для укрытия царской семьи после ее освобождения16. Однако его посредническая деятельность – особенно в качестве передаточного звена для переписки с Романовыми – вызвала сильные подозрения в местных Советах. Именно при его содействии и с помощью отца Алексея Васильева, священника, которого он назначил служить в церкви, куда Романовым иногда разрешалось ходить на литургию, на сцене появился один из наиболее таинственных заговорщиков, якобы ставивший себе целью освободить царя и его семью.
Поручик Борис Соловьев, прежде служивший в 137-м Нижинском пехотном полку, а затем во 2-м пулеметном полку, был главой «распутинского кружка» петроградских монархистов. Ему было двадцать семь лет, он был «высок и русоволос, с усами щеточкой» и пронзительными серо-зелеными глазами17. Сын казначея Священного Синода, он учился в Берлине, одно время заигрывал с теософией и успел пожить в коммуне мадам Блаватской в Индии. В 1915 году его интерес к оккультизму привел его в руководимый Анной Вырубовой кружок почитателей Распутина, где он встретил дочь Распутина, Марию (Матрену), к которой Распутин всячески его подталкивал. Соловьев делал ей предложение несколько раз, но Мария отвергала его, пока наконец не согласилась выйти за него замуж в сентябре 1917 года18. Мотивы, по которым он вступил в этот брак, вызывают сомнения. Многие затем будут утверждать, что он женился на Марии из соображений циничного карьеризма, чтобы завоевать доверие императрицы как человек, связанный с теми двумя людьми – Распутиным и Вырубовой – которые были ей наиболее близки (за пределами, разумеется, круга ее семьи)19. Заняв столь выгодное положение, он, похоже, сумел убедить Александру, что, руководимый всемогущим духом Распутина, он явился сюда не только затем, чтобы обеспечить ее семье финансовую поддержку и безопасность, но и освободить их в конечном итоге.
В октябре до Соловьева дошли слухи, что в неволе царской семье живется все труднее и что у нее кончаются деньги. Александра не раз посылала записки Анне Вырубовой, прося прислать финансовую помощь и предметы первой необходимости. Перед отъездом императорской семьи в Тобольск граф Бенкендорф как гофмаршал императорского двора вручил Кобылинскому крупную сумму денег на хозяйственные расходы царя и его семьи, провизию, жалованье слугам и гонорары врачам. Но из этой суммы Кобылинскому приходилось брать деньги и на то, чтобы платить солдатам, охранявшим Романовых, и к ноябрю князь Долгоруков уже писал своему отчиму, что деньги закончились и Романовы вынуждены жить в долг20. Надо было экономить, и нескольких слуг пришлось рассчитать; многие члены свиты жили теперь за свой счет, и все равно семье Романовых приходилось существовать в очень стесненных обстоятельствах. Бенкендорф просил для них вспомоществования отовсюду – из Москвы и даже из-за границы21. К французскому и британскому послам – Нулану и Бьюкенену – обратилась за финансовой поддержкой еще одна монархическая группа, но оба они вежливо отклонили эти просьбы, однако во Франции маркиз де ла Гиш и другие монархисты собирали деньги для царской семьи22. То же самое делал и Борис Соловьев, который нашел щедрого дарителя – живущего в Киеве банкира и сахарозаводчика Кароля Ярошинского, у которого Соловьев некогда служил помощником. Ярошиский владел акциями многих банков и железнодорожных компаний, имел капиталовложения в сельское хозяйство Украины и был хорошо известен семье Романовых, как человек, финансировавший госпитали в Царском Селе, находившиеся под патронажем младших дочерей царя Анастасии и Марии. Имеющиеся сведения разнятся, но, по некоторым данным, он выделил примерно 175 000 золотых рублей (на нынешние деньги это более 3 млн долларов, или 2 175 000 фунтов стерлингов), которые Анна Вырубова передала Соловьеву, чтобы он доставил их семье царя в Тобольск в своем качестве «облеченного всеми полномочиями представителя различных монархистских организаций, оказавших ему доверие по рекомендациям Вырубовой»23.
