Первоначально Яковлеву было приказано увезти из Тобольска всю царскую семью, однако незадолго до его приезда, 11 апреля, у Алексея случился тяжелый приступ кровотечения и боли – результат растяжения паха – и он был на много дней прикован к постели. Это было огромным разочарованием для семьи после того, как он так долго чувствовал себя хорошо – худшим приступом после того, почти смертельного, который случился с ним в местечке Спала в Польше в 1912 году55. Увидев, как серьезно болен мальчик, Яковлев сразу же понял, что его невозможно будет перевозить до весны, когда он сможет плыть на пароходе по реке вместо того, чтобы терпеть тяжелое путешествие по уже начавшим раскисать дорогам. 24 апреля по телеграфу пришел ответ от Свердлова: Яковлев должен увезти царя немедленно. Яковлев понимал, что надо делать это быстро, не давая времени разгореться конфликту между соперничающими за контроль над царской семьей группировками из Омска и из Екатеринбурга. И дело становилось еще более безотлагательным из-за начала весенней оттепели, превращающей дорогу между Тобольском и железнодорожным вокзалом в Тюмени в почти что непроезжую56.
Узнав, что его увезут одного, Николай пришел в ужас; его первой мыслью было то, что его собираются везти в Москву, а там большевистское правительство попытается заставить его подписать по просьбе Германии Брестский мир. «Лучше я отрублю себе руку… чем подпишу его!» – воскликнул он57. «Наверное, они собираются выслать его из страны!» – с тревогой вскричала Александра, на что Николай в отчаянии ответил: «Упаси Бог! Все что угодно, лишь бы не быть высланным за границу!»58 Они с Александрой были убеждены, что конечным пунктом их следования будет Москва, и в этом убеждении их поддерживал Кобылинский.
«Успокойтесь, – просил его Яковлев. – Я отвечаю за вашу безопасность головой. Если вы не хотите ехать один, вы можете взять с собой любых людей, каких пожелаете»59. Кобылинскому пришлось пустить в ход все свое красноречие, чтобы уговорить царскую семью уступить требованиям Яковлева. Много часов семья спорила о том, кто должен поехать, а кто остаться с больным Алексеем. Александра была удручена мыслью о том, что может расстаться с Николаем; ее материнский инстинкт всегда подсказывал ей оставаться рядом с больным сыном, но на сей раз ее страх за мужа был куда сильнее. Боясь, что без нее Николая могут запугать, она после долгих мучительных колебаний решила ехать вместе с ним. Их четыре дочери, всегда старающиеся защищать свою мать от всех невзгод, настояли на том, чтобы одна из них отправилась в путь с нею в качестве помощницы и компаньонки. Было решено, что с родителями поедет Мария, в то время как распорядительная Татьяна останется в доме губернатора на хозяйстве. Ольга, к всеобщему сожалению, была нездорова, а самая младшая из сестер, Анастасия, была нужна остающимся сестрам и брату, чтобы поддерживать их моральный дух. Все надеялись, что через три недели, когда Алексей оправится, они поедут вместе60.
Эти последние дни апреля были для Романовых и их приближенных самыми тягостными за все год и два месяца, что они находились в неволе. «Нас всех терзает душевная боль», – написал 24 апреля в своем дневнике Пьер Жильяр.
«У нас такое чувство, будто мы всеми забыты, брошены на произвол судьбы и отданы на милость этого человека [Яковлева. – Авт.]. Возможно ли, что никто не ударит палец о палец, чтобы спасти императорскую семью? Где же те, кто остался верен царю? Посему они медлят?»61
Когда Николай, Александра и их дочь Мария уложили свои вещи, чтобы ехать, стало ясно, что монархисты так и не пришли на помощь царской семье. Что им сулило новое заключение – в неизвестной им и куда более недружелюбной среде?
* * *
Между тем с началом 1918 года русские монархисты возобновили свои попытки спасти семью Романовых. В первую очередь этим занимался Правый центр, группа бывших царских чиновников, фабрикантов и политиков, с которым был связан и Марков Второй. Эту группу возглавляли бывший министр сельского хозяйства Александр Кривошеин и бывший премьер-министр Александр Трепов, и они внимательно отслеживали ситуацию в Тобольске. После Февральской революции многие из них хотели установить в России конституционную монархию и после Брестского мира все еще надеялись, что немцы помогут им в этом. Встретившись в январе с еще одним членом Правого центра, Дмитрием Нейдгартом, граф Бенкендорф высказал ему свою обеспокоенность из-за отсутствия вестей из Тобольска.
В начале года для отправки в Тобольск был выбран член группы Владимир Штейн с заданием выяснить текущие материальные и духовные нужды царской семьи62. Он сумел связаться с Татищевым и Долгоруковым и вернулся с печальными вестями о том, что царь и его семья страдают от притеснений своих тюремщиков, а также от острой нехватки денег и провизии63. Узнав об этом, Правый центр в Москве тут же собрал помощь и в конце февраля отправил Штейна обратно в Тобольск с 250 000 рублей, которые тот ухитрился передать Татищеву и Долгорукову. В ответ Романовы попросили передать свою благодарность и подарки – амулеты, сшитые руками Александры и великих княжон64. Поскольку положение царской семьи становилось все более опасным, Правый центр решил послать в Тобольск своих людей, чтобы они находились там постоянно. Но не успели эти два офицера прибыть в город, как Штейн, который по-прежнему оставался там, отправил в Москву сообщение, что царя и его семью должны увезти. Это сообщение имело форму закодированной телеграммы:
«Врачи настаивают на срочном отъезде на курорт на юге. Это требование вызывает у нас сильную обеспокоенность. Мы считаем эту поездку нежелательной. Просим совета. Ситуация чрезвычайно осложнилась»65.
Ничего не зная еще о прибытии Яковлева и о его секретном задании, Правый центр в Москве был обеспокоен и озадачен этой телеграммой, поскольку его члены не могли понять, по какой причине большевикам вдруг понадобилось увозить Романовых из Тобольска. Ответ был следующим: «К сожалению, у нас нет сведений, объясняющих причины подобных требований. Поскольку нам не известны ни состояние пациента, ни его положение, нам очень сложно сделать точное заключение, но мы советуем, если возможно, отложить поездку; подчинитесь врачам только в крайнем случае, если они будут категорически настаивать»66.
Крайне обеспокоенные этой неприятной вестью, монархисты видели для себя только один возможный выход – обратиться к «единственной державе, способной облегчить положение, в котором оказалась царская семья, и предотвратить грозящую ей опасность, т. е. пойти в германское посольство»67. Незадолго до отправки второй телеграммы в Тобольск между Россией и Германией были полностью восстановлены дипломатические отношения, и 23 апреля граф Вильгельм фон Мирбах, который к тому времени уже некоторое время находился в России, был назначен новым послом Германии при Советском правительстве в Москве. В тот же день в Берлин прибыл советский посол, Адольф Иоффе.
Только теперь окончательно прояснилась позиция Германии по вопросу о судьбе Романовых68.
Не успел Мирбах освоиться, как получил просьбу о встрече от членов Правого центра. Суровый и официальный Мирбах, дипломат старой школы из семьи, всегда верно служившей кайзерам Гогенцоллернам, держался очень отстраненно. Поначалу он не желал иметь никакого дела с Правым центром, отказываясь общаться с теми, кого он считал членами контрреволюционного подполья, но в конце концов все же согласился встретиться с Дмитрием Нейдгартом. Эта встреча была недолгой, проходила в ледяной обстановке и не дала каких-либо определенных результатов. «Сохраняйте спокойствие, – настаивал Мирбах. – Мы, немцы, полностью контролируем ситуацию, и императорская семья находится под нашей защитой. Мы знаем, что делаем, и когда настанет время, имперское правительство примет необходимые меры»69. Мирбах пообещал, что окажет давление на большевиков; не просто попросит, а «потребует», чтобы они улучшили условия содержания Романовых70.
