Свердлов был обеспокоен эскалацией ситуации. Опасаясь, как бы миссия Яковлева не закончилась кровавой бойней и смертью его ценных подопечных, он нехотя приказал Яковлеву развернуть поезд и направляться обратно в Тюмень. Оттуда он должен был продолжать поездку по первоначально намеченному маршруту, то есть на запад, к Екатеринбургу. Свердлов заверил его, что «пришел к соглашению с уральцами», которые «гарантировали, что будут нести личную ответственность за своих людей на местах», а также личную безопасность Николая. «Я безоговорочно подчиняюсь всем указаниям из центра, – ответил верный большевик Яковлев 29-го. – Я доставлю багаж туда, куда укажете мне вы»21. Однако он подтвердил, что опасность «вполне реальна». Яковлев по-прежнему рекомендовал отвезти своих подопечных в Симский горный округ, откуда они могли бы отправиться в Москву вместо того, чтобы ехать в это осиное гнездо, Екатеринбург. «Багажу всегда будет угрожать крайняя опасность», если он отправится туда, предупредил Яковлев, добавив, что после того, как он доставит его туда, «вы вряд ли сумеете вытащить его оттуда». Он делает официальное предостережение в последний раз, добавил он, чтобы снять с себя и со своего заместителя Авдеева «всю моральную ответственность за предстоящие последствия»22. Заявив это, Яковлев отправился обратно на север в Тюмень, а оттуда на запад, в Екатеринбург.
В восемь утра 30 апреля Николай, Александра и Мария вместе с их немногочисленными сопровождающими прибыли на железнодорожный вокзал Екатеринбурга, где их встречала враждебно настроенная толпа, заранее предупреденная об их прибытии. Они кричали, требуя, чтобы из поезда вывели Николая. «Покажите нам этого кровопийцу»! – орали они. В ответ Яковлев сказал, что «покажет им пулеметы», если они не разойдутся. Он был вынужден приказать вывести поезд на товарную станцию на окраине города, где пленники вышли и были переданы Александру Белобородову и членам исполкома Уральского Областного Совета23. В конце концов в три пополудни трое пленников были на открытом автомобиле отвезены в новое место своего заточения – дом Ипатьева на Вознесенском проспекте. Этот дом, заметил впоследствии Яковлев, был чрезвычайно скромен по сравнению с домом губернатора в Тобольске, «который по размерам своих комнат и прихожей мог бы быть загородным дворцом». Новый дом был намного меньше, вид из него преграждал высокий бревенчатый частокол, и он находился под усиленной охраной. Дом в Тобольске можно было считать местом домашнего ареста, где условия были более или менее сносными; дом же в Екатеринбурге явно представлял собой тюрьму. Когда они проходили через ворота во двор, царь, царица и их дочь Мария в последний раз видели окружающий мир, а он их.
Парадоксально, но в апреле 1918 года трех членов царской семьи спасли от убийства не британцы, не Временное правительство и даже не русские монархисты, а человек, который казался истовым большевистским комиссаром. Василий Яковлев, несомненно, действовал со всей решимостью, чтобы обеспечить их безопасность. Он рисковал жизнью, разумеется, не из-за любви к бывшему царю или каких-то монархистских симпатий, а из чувства политической чести и долга. Хотя у него никогда не было ни малейшего намерения увезти Романовых из-под власти большевиков, надо признать, что он действовал безупречно и выполнял указание не дать лишить Романовых жизни, чего бы это ему ни24 стоило
[38].
Конечно же, то, что Яковлев отсрочил неизбежное, – это слабое утешение. Он подарил Николаю, Александре и Марии еще несколько недель жизни. За то время, которое прошло до радостного воссоединения с остальными членами своей семьи, до Тобольска дошли всего несколько драгоценных писем, написанных Марией и ее матерью. Татьяна, Ольга и Анастасия испытали несказанное облегчение, когда наконец получили весточку от них. В этих письмах явно сквозит боль разлуки: «Нам не хватает нашей тихой и покойной жизни в Тобольске», – написала Мария в своем печальном письме сестрам от 10 мая. Они все были довольны своей жизнью в Тобольске и использовали ее преимущества по максимуму. Но в новом доме в Екатеринбурге все казалось зловещим и неопределенным. Охрана здесь притесняла их еще больше, обыскала их вещи и конфисковала те скудные денежные средства, которые у них еще были. «Трудно писать о чем-либо приятном, поскольку чего-либо хоть сколько-нибудь приятного здесь мало», – написала Мария пять дней спустя после их приезда. Но всегда есть какие-то утешения, добавила она, пытаясь быть оптимисткой: «с другой стороны, Бог нас не покинул, встает солнце, поют птицы. Сегодня утром мы услышали, как они встречают рассвет. Это было единственным приятным событием». В ответ из Тобольска наконец прибыли письма с выражениями любви и поддержки: «Да защитит Бог тебя, наша дорогая, любимая мамá и всех вас», – написала Александре Ольга. «Я целую папá, тебя и М. много-много раз. Я крепко вас обнимаю и люблю»25.
О семье Романовых забыли почти на девять месяцев – и это было очень удобно для всех, пока в Лондоне, почти в 3000 милях от Екатеринбурга, куда их как раз в то время перевозили, не случился недолгий всплеск интереса к их судьбе. Он был продиктован прибытием той самой важной телеграммы от британского консула Артура Вудхауса, отправленной из Петрограда 26 апреля, но полученной только 1 мая.
С того самого момента, когда мой коллега Фил Томаселли обнаружил короткую запись о ней в журнале учета поступивших телеграмм, и принялся разыскивать сам текст «телеграммы Вудхауса», который почему-то отсутствовал в соответствующем архивном деле, мы не могли взять в толк, почему ни в одной книге, касающейся судьбы Романовых, нет о ней никакого упоминания. У Фила большой опыт работы с хранящимися в Национальном архиве делами, относящимся к Первой мировой войне, и он решил, что отсутствие этой телеграммы в нужной папке объясняется несовершенством принятой там системы регистрации и каталогизации документов. Так что никакого заговора не было, была просто обыкновенная бюрократическая неразбериха. В конце концов он нашел полный текст этой неуловимой телеграммы во время одного из его «периодических разгребаний бумажных гор», как выразился он сам, но не там, где он должен бы был находиться, в деле FO 371/3329/78031, а в деле FO 371/3938/22804.
«Вчера днем в четверг приходил граф Бенкендорф, бывший обергофмаршал двора, просил меня телеграфировать следующее: он получил конфиденциальную информацию, что в настоящее время положение бывшей императорской семьи в Тобольске до крайности плачевно. Их всячески притесняют. Он просит вас вступиться за них и надеется, что вы дадите указание мистеру Локхарту поговорить об улучшении режима содержания ссыльных, особенно в том, что касается свободы в отведенных границах. Юный Принц опять болен»26.
