«Доктор Боткин просит вас не думать о нем и о двух других [лакей Трупп и повар Харитонов], так что ваша задача не осложнится. Рассчитывайте на нас семерых и на женщину [их служанку, Анну Демидову]. Да поможет вам Бог; вы можете рассчитываться на наше присутствие духа»43.
Но несмотря на это, Романовы по-прежнему были крайне озабочены тем, что может случиться с людьми, которых они оставят в доме. Детали, которые они приводят в своем письме, свидетельствуют о том, как тщательно охранялся дом. Однако в расплывчатом ответе, который прибыл на следующий день, все многочисленные описанные Ольгой трудности с ходу отметались, а то, что касалось практической реализации плана побега, опять было окутано туманом.
«Пусть вас не беспокоят те пятьдесят или около того человек, которые размещены в домике напротив ваших окон, – так безапелляционно писал в самом начале письма якобы монархист, говоря о соседнем доме, где жила охрана. – Когда настанет время действовать, они будут неопасны»44. Когда прозвучит условный сигнал от их спасителей, царская семья должна будет «закрыть и забаррикадировать мебелью» дверь, отделяющую их комнаты от охраны, а затем спуститься из окна по веревке, которую они должны будут каким-то образом изготовить сами. Если посмотреть на это третье письмо, также подписанное «Офицер», объективно, то оно не кажется убедительным. Возможно, у Романовых уже забрезжили подозрения, ведь Николай и Александра были теперь очень встревожены. Они выполнили все инструкции, содержавшиеся в предыдущем письме: в ночь с 26 на 27 июня перенесли Алексея в свою спальню и, как написал Николай в своем дневнике, «бодрствовали одетые». «Но условный сигнал так и не прозвучал»45. Они все нашли «ожидание и неопределенность… совершенно невыносимыми» и совсем лишилось присутствия духа. Позднее, 27 июня они дали категорический ответ:
«Мы не хотим, да и не можем бежать. Мы можем только быть похищены силой, как силой нас привезли из Тобольска. Поэтому не рассчитывайте ни на какую нашу активную помощь»46.
Охранники обращались с ними хорошо, написали они, и «мы бы не хотели, чтобы они пострадали из-за нас или чтобы вы пострадали из-за нас. Самое главное, ради Бога, избегайте кровопролития». Кроме того, через одно-единственное незаклеенное окно в спальне Николая и Александры было совершенно невозможно бежать. Они слышали, как караульным под их окнами приказали усилить бдительность на тот случай, если кто-нибудь попытается подавать знаки из окна, и прямо под окнами их комнат во дворе был установлен пулемет. Оставался только один выход: «Если вы за нами наблюдаете, вы всегда можете попытаться спасти нас в случае неминуемой и реальной опасности»47.
После того как Романовы отправили этот крайне неохотный ответ, в переписке наступила пауза. Четвертое письмо пришло уже после 4 июля, того самого дня, когда в дом был назначен новый комендант, Яков Юровский, а охрана была заменена. Их приход принес новое ужесточение режима содержания, в том числе и запрет на доставку царской семье бутылок с молоком и сливками48. Неуклюжие формулировки этого четвертого письма (собственно говоря, бросается в глаза отсутствие во всех присланных записках каких-либо почтительных форм обращения, которых можно было бы ожидать от любого преданного монархиста) плюс пара орфографических ошибок показывают, что у его авторов поубавилось надежды на то, что Романовы соблазнятся и дадут положительный ответ. Это письмо было столь же туманным и уклончивым, как и третье: «Мы – это группа офицеров Российской армии, которые не утратили сознания своего долга пред царем и отечеством», – говорилось в нем. Но они были не готовы рассказать царской семье «подробности о себе по причинам, которые вы можете понять и сами». Однако они уверяли, что «Д и Т» – явная ссылка на Долгорукова и Татищева – «которые уже находятся в безопасности, знают нас». Эта деталь как раз и подтверждает, что все это был обман. Оба они, и Долгоруков, и Татищев, были брошены в тюрьму, о чем хорошо было известно большевикам. Вся абсурдность этого провокационного послания видна и в примитивных заверениях, которыми оно заканчивается:
«Момент настал. Надо действовать. Будьте уверены, что пулемет, размещенный внизу, будет неопасен. Что до коменданта, то мы знаем, как увести его из дома. Около полуночи ожидайте свистка. Это и будет сигнал»49.
Пока в 2006 году российский историк Людмила Лыкова не напечатала статью на эту тему в журнале «Отечественные архивы», все полагали, что на этом переписка и оборвалась. Но в действительности была еще одна короткая отчаянная записка от Романовых в нижнем углу небольшого конверта, куда было вложено четвертое письмо; записка, которая многие десятилетия оставалась незамеченной. Она была написана карандашом и так стерлась, что стала почти неразличимой: «Надзор за нами становится все строже, особенно из-за окна»50. Уже одно это опровергает утверждения о том, что Романовы каким-то образом могли подавать условные сигналы своим сторонникам или бросать через окно на улицу записки. Когда Анастасия попыталась выглянуть из окна, в нее немедленно выстрелил снаружи охранник и чуть было в нее не попал. И с близкого расстояния никто не мог скрытно наблюдать и подавать условные сигналы гуляющему в саду Николаю, так как заглянуть за два высоких частокола было невозможно51.
К тому времени, как в начале июля Романовы капитулировали, поняв, что любая попытка побега невозможна, и не желая, чтобы из-за них проливалась чья-либо кровь, многие заговорщики-монархисты из военной академии, похоже, разъехались или были схвачены. Одни ушли за линию фронта и присоединились к контрреволюционерам, надеясь, что неминуемый захват города чехословацким корпусом и белогвардейцами освободит Романовых быстрее и эффективнее. Другие, которые ехали из Москвы и Петрограда или те из остававшихся в Тобольске, которые попытались добраться до Екатеринбурга, были арестованы по дороге. Одним из них был Павел Булыгин. Его в Екатеринбург направила группа, называвшаяся «Национальный центр», чтобы проверить достоверность появившихся в начале июня газетных сообщений о казни Николая. Выяснив, что это был ложный слух, Булыгин остался в Екатеринбурге и стал участником заговора, целью которого было освободить царскую семью, когда их якобы будут перевозить в Котельнич под Вяткой52. Эта дезинформация была намеренно распространена большевиками, чтобы сбить монархистов со следа, и Булыгина арестовали в Екатеринбурге в начале июля. У Маркова Второго, похоже, были собственные планы. В его группу входил некто Седов, ранее отправленный Марковым в Тобольск, но к началу июня – как и все остальные – он был вынужден признать, что у него нет никаких действенных средств, чтобы освободить Романовых53. Среди старой гвардии воцарилось уныние и чувство собственного бессилия и покорности судьбе. Даже верный корнет царицы, Маленький Марков, признавал, что все они потерпели поражение. «Все те, на кого мы могли бы положиться и кто побывал в Екатеринбурге, пришли к единому выводу, что о похищении царя и его семьи силой не может быть и речи». Даже если не учитывать тот риск, с которым это было бы сопряжено, «у нас не было денег, чтобы доставить в Екатеринбург достаточное количество надежных людей»54.
