Горе короля Георга оставалось глубоким, но носило сугубо личный характер. «Он никогда не говорил о нем публично, – вспоминал впоследствии его друг Ага-хан, – но в наших частных беседах он много раз, не колеблясь, открывал мне свое сердце и рассказывал о своей скорби»1. Когда полковник Павел Родзянко, который вошел в Екатеринбург с британским экспедиционным корпусом вскоре после убийства, вернулся в Англию в 1920 году, Георг пригласил его на обед, страстно желая «услышать все, что только можно, об экспедиции в Сибирь и убийстве его родни». Позднее Родзянко не хотелось вдаваться в детали состоявшейся между ними беседы. «Эта история была слишком личной», – вспоминал он, а потом добавил, что это был «довольно тягостный разговор»2. Четыре года спустя недолго просуществовавшее правительство лейбористов в главе с Рамси МакДональдом постаралось восстановить связи с Россией, которая была переименована в Советский Союз. Король, разумеется, не мог этого запретить, однако он отказывался принимать каких-либо советских представителей и повторял, что правительство «не должно заставлять его пожимать руки убийцам его родственников»3.
Все эти тягостные и мучительные разговоры возобновились с новой силой с прибытием в Англию 9 мая 1919 года вдовствующей императрицы Марии Федоровны (Дагмар) и ее дочерей Ксении и Ольги. То, что ей пришлось покинуть Россию, разбило сердце вдовствующей императрицы; она продолжала упрямо верить в то, что ее сын Николай каким-то чудесным образом спасся, и по-прежнему не имела никаких известий о судьбе своего второго сына, Михаила. Но поскольку Гражданская война подходила уже и к Крыму, ее сестра Александра, британская королева-мать, умоляла Дагмар уехать, пока еще было можно. Присланный Георгом V к берегам Крыма линкор «Мальборо», чтобы 19 апреля эвакуировать из Ялты вдовствующую императрицу, Ксению, Ольгу, а также других членов дома Романовых и их приближенных, вероятно, спас их от убийства большевиками. Однако общительной и компанейской Дагмар пришлись не по вкусу унылые беседы с глазу на глаз с ее овдовевшей сестрой в Марлборо-хаус и Сэндрингеме, и вскоре она уехала в Данию, где жила за счет своего племянника короля Кристиана Х, без всяких угрызений совести копя горы неоплаченных счетов. Даже когда весь остальной мир оставил всякую надежду, уверившись, что ее сын и его семья «несомненно погибли», Дагмар (Мария Федоровна) продолжала надеяться. У своего окна в Копенгагене она все время держала маленькую зажженную лампу, чтобы «Ники знал, что я по-прежнему ожидаю его возвращения». Свет в лампе жизни самой вдовствующей императрицы погас в 1928 году4. В 2006 году ее останки были перевезены в Санкт-Петербург и перезахоронены вместе с останками ее мужа в Петропавловском соборе.
Эвакуация вдовствующей императрицы и ее родственников была очевидным – и несомненно необходимым – актом морального очищения для короля Георга, который так пытался искупить свою неспособность спасти других своих родичей5-Романовых
[57]. Но болезненные напоминания о том, что произошло с царской семьей, продолжали преследовать его и после того, как в Британию прибыла Дагмар (Мария Федоровна). 11 апреля 1919 года он получил из Владивостока, где базировался полковник Д.С. Робертсон, исполнявший обязанности британского верховного комиссара в Сибири, депешу, к которой была приложена предварительная докладная записка об убийстве императорской семьи. Лорд Стэмфордхэм написал в Министерство иностранных дел, что король прочел эту докладную «с ужасом» и решительно заявил, что «Его Величество предпочел бы, чтобы ничего из того, что содержится в этой записке, не публиковалось»6. Стэмфордхэм подтвердил это в надписи, которую он сделал на передней части обложки соответствующего досье Министерства иностранных дел, озаглавленного «Убийство бывшего царя», которое было отправлено ему: «Его величество предпочитает, чтобы ничего из этого не публиковалось»7. И действительно, ничего из этого не обнародовалось, хотя соответствующее архивное дело Министерства иностранных дел впоследствии стало доступно для исследователей в Национальном архиве.
Бывший российский премьер-министр Александр Керенский, напротив, не стесняясь огласки, опубликовал после войны целый ряд записок, в которых оправдывал себя. Самый большой тираж имела его апология, озаглавленная «Почему царь так и не приехал в Англию», напечатанная в газете Evening Standard в июле 1932 года, но в белоэмигрантской прессе Керенский еще в 1921 году постарался объяснить, что происходило за кулисами, когда он и Милюков пытались добиться эвакуации Романовых из России. Тогда это вызвало ярость у рупора британского правительств газеты Daily Telegraph. Возлагая на Керенского вину за «беспомощность его поползновений на управление государством», в результате которых власть оказалась у большевиков, газета обвинила его тогда же, в 1921 году, в том, что он намекает, что это «на британском правительстве лежит вся вина» за трагическую гибель императорской семьи. В газете не без оснований отмечалось:
«Нет абсолютно никаких доказательств, что в случае положительного ответа Керенский сумел бы довезти своих пленников до границы, не подвергая их жизни опасности… В 1917 году немецкие подводные лодки стали особенно смертоносными и потопили в районе Мурманска несколько кораблей. Одно это могло бы быть достаточной причиной задержки в перевозке царственных пленников по морю».
Именно «малодушие Керенского и его коллег по отношению к большевикам» и стало «истинной причиной екатеринбургских убийств»8. Керенский ответил, обвинив правительства Антанты в «двурушничестве» по отношению к его собственному правительству. Daily Telegraph, написал он, попыталась «смягчить категорический характер [британского] отказа» предоставить царской семье безопасное убежище, когда к июню 1917 года оно полностью взяло назад свое первоначальное предложение9. Однако в конце, как признал и сам Керенский, «даже если бы Временное правительство желало вывезти бывшего царя за границу, оно бы не смогло этого сделать, так как этого не допустил бы Петроградский Совет». Однако во время июльского затишья, когда доверие к большевикам было подорвано и они отступили, «стало вполне возможно вывезти Николая II из Царского Села», и он так и сделал. Технически, утверждал теперь Керенский, отправить царя на север, к финской границе и вывезти его на британском корабле «было бы ничуть не труднее, чем довезти его до Тобольска»10. В этом его поддержал Милюков, и в следующие пятнадцать лет Керенский будет повторять свои утверждения снова и снова, во множестве статей в эмигрантской прессе, всегда отрицая какую-либо собственную ответственность за провал эвакуации царской семьи за границу11. Публикация его мемуаров в Лондоне в 1927 году под названием «Катастрофа: собственный рассказ Керенского о Русской революции» вызвала бурю возмущения и протестов, на этот раз уже от самого британского Министерства иностранных дел12.
