– Что с ним? – только и смог вымолвить он. Берт перестал кричать, но взгляд его оставался совершенно безумным. – Что вы делаете?
От страха из головы вылетели все заранее подготовленные вопросы. Герман сделал шаг и снова нарвался на предостережение:
– Не трогай его пока. Я еще не закончил.
Гротт не тронулся с места, и они оба стояли в противоположных концах комнаты, а между ними стоял Берт и тонко жалобно хныкал. Вальтер позволил ему плавно опуститься на белый пушистый ковер и только тогда убрал руки. Взял за подбородок, заглянул в лицо. Смотрел долго, целую минуту, после чего Альберт захлопал мокрыми ресницами и попытался встать. Гротт помог ему и усадил на мягкий диванчик.
– А теперь можешь выплескивать свое раздражение, – хмуро бросил учитель и повернулся к Герману. – Хотя я его и так чувствую.
На ум пришла пара фразочек из репертуара Рене, но Герман был иначе воспитан. Прежде чем вступать в дискуссию, он убедился, что Берт действительно в порядке. Эманации боли от него больше не исходили, но поток эмоций был какой-то вялый и смутный, он плохо читался.
– Альберт? Альберт, ты как?
Юноша вздрогнул, точно только что проснулся, и сцапал Германа за руку мертвой хваткой:
– Дядя накажет меня, если узнает о нашей дружбе. Не приходи завтра, хорошо? Встретимся через три дня у нашего дерева. – Он замолчал, взгляд прояснился, и Германа обожгло настоящим взрывом облегчения. – Герман! Как хорошо, что ты здесь. Я немножко устал…
Он прислонился к Герману и положил голову ему на плечо.
Герман немного успокоился и приготовился к общению с Вальтером, тот никуда не спешил уходить и спокойно ждал, опершись на край столика. В глубине полутемной комнаты мерно тикали часы, на оклеенных красивыми полосатыми обоями стенах висели небольшие строгие рамки с пейзажами. Герман переместил взгляд на стол и заметил посреди идеального порядка неаккуратную стопку нотных листов.
– Я ничем ему не навредил, – опережая первый вопрос, произнес Гротт. – Но не пытайся прощупать меня, до этого ты еще не дорос. И между прочим, это была твоя просьба.
– Как мне узнать, что вы ему не навредили?
– Правильный вопрос, – усмехнулся Гротт. – Никак. Но я ему не вредил, там и без меня отлично справились. Уж не ты ли, Герман, ученик Арефия?
Герман едва не зарычал от бессилия – любые логические цепочки рушатся, если под них невозможно подвести точные факты. А Гротт мог играть ими как угодно, и Герман в любом случае оставался в дураках.
– Вы знаете учителя Арефия?
– Старик еще жив? – хмыкнул Гротт. – Когда я у него обучался, он уже был похож на высохший пень.
– Вы учились у него? – удивился Герман. – А…
– Давай отпустим твоего друга, ему лучше поскорее заснуть, иначе потом голова будет раскалываться весь день.
Берт с готовностью согласился уйти, точнее, он почти выбежал вон, отказавшись от провожатого. Гротт велел Герману сесть за стол. Перед учителем Герман всегда чувствовал себя, как говорят, совершенно голым, будто каждая его мысль горящими буквами отпечатывалась на лбу. Он попробовал отвлечься и расслабиться, но это оказалось куда сложнее, чем он полагал.
– И как там поживает этот склочный старикашка? Еще не собрался в лучший мир?
– Наставник полон сил и не собирается умирать, – процедил Герман, не понимая, к чему этот нарочито грубоватый вопрос. Какой бы гранью ментального дара ни владел Гротт, его сила была настолько подавляющей, что даже за сохранность своих мыслей Герман поручиться не мог. Он увеличил мощность своего блокатора, надеясь, что успел скрыть хотя бы самое личное. Гротт самоуверенно усмехнулся, и Герман устремил к нему свои сенсоры, но тщетно. Уловить удалось лишь терпкий аромат превосходства, а пытаться активнее он пока не рисковал.
– Тогда почему ты думаешь обо мне как о враге?
Герман не сразу нашелся с ответом. Вальтер ждал, не сводя с него глаз, мягко мерцающих за стеклами очков.
– Потому что у меня нет основания вам доверять, – Герман ответил обдуманно и взвешенно, но все равно осталось ощущение, довольно неприятное, будто его вынудили признаться. – Вы что-то скрываете.
– А ты нет? – Гротт оставался все так же спокоен, но спокойствие это могло бы обмануть кого угодно, но только не Германа. – Ты ведь понимаешь, что теперь я с полной уверенностью могу заявить, что знаю, кто такой этот несуществующий Альберт Кельвин. Мне стоит озвучить это вслух?
У Германа похолодело в желудке. Дрогнувшей рукой он поставил бокал и заставил себя посмотреть учителю в глаза:
– Если об этом станет известно, жизнь Берта подвергнется угрозе.
– Я знаю.
– Я пришел с добрыми намерениями.
– И это я тоже знаю, – усмехнулся Гротт. – Только до комнаты их не донес.
Герман резко поднялся:
– Перестаньте! Не знаю как, но вы лезете в мою голову без разрешения. Вторгаетесь в личное пространство, угрожаете моему другу, оскорбляете моего наставника…
– Он и мой наставник тоже, – холодно перебил Гротт, вслед за ним поднимаясь на ноги. – Был им. Благодарю судьбу, что вовремя от него ушел.
– Не говорите никому про Альберта. Я… я прошу вас.
Лицо Гротта на мгновение некрасиво скривилось. Он быстро отвернулся, пряча выражение глаз:
– Преданность, преданность… Как все это глупо. Герман, ты идиот.
Герман ждал ответа. Прочее сейчас отошло на второй план. Он не верил Гротту, пугала его подавляющая сила, а умение угадывать мысли вызывало в душе протест и отторжение. Герман не стал прятать этих чувств, все равно скрыть что-то не получилось бы.
Гротт овладел собой достаточно, чтобы закончить неприятный обоим разговор:
– Не скажу. Пока. Подведем же итог. – Он сцепил руки за спиной, как на уроке. – Ты пришел ко мне, потому что больше тебе тут пойти не к кому, однако, полагаю, подозреваешь или по крайней мере подозревал меня в воздействии на Альберта. Я прав? Что ж, все это и так лежало на поверхности.
– Вы ведь можете создать новую личность в человеке?
– Теоретически могу, – не стал он отрицать. – Но точно так же можно предположить, что и ты на это способен. Дело не в силе, а в умении. И да, у меня его нет. Но ты ведь все равно будешь копать, пока не докопаешься до правды самостоятельно.
– Я ничего не говорил Берту, – наконец перешел к самому главному Герман. – С одной стороны, я опасаюсь, что он тут же начнет болтать о себе направо и налево, такой уж у него характер. В этом случае если за ним еще следят, то непременно попытаются убить.
Гротт кивнул:
– Ты прав, такое вполне возможно.
– Но и молчать становится невыносимо. Когда он все узнает, то может возненавидеть меня.
