Удачное место, чтобы спрятаться.
С виду гостиница в самом неблагополучном районе города казалась невзрачной – блеклый фасад длинной кирпичной кишки, обшарпанные бетонные порожки, примыкающие прямо ко входам в комнаты. Там же в пересушенную землю натыкали жухлых, давно не видавших воды цветочков. Под жаркими солнечными лучами где-то в подворотнях разлагался мусор, распространяя по округе тошнотворный сладковатый запах гнили.
– Проклятие!!! – прорычал Гротт и в сердцах пнул старую обшарпанную дверь. Та с грохотом ударилась о стену, и с потолка рухнул шмат штукатурки. Прямо на прилизанную прическу Вальтера. Учитель снова ругнулся и вошел внутрь, Герман без промедления проследовал за ним в темное, затхлое пространство.
Номер, на который им указали, внутри выглядел еще более уныло. Железная кровать с продавленным, давно не проветриваемым матрасом, кособокая тумбочка без дверцы (от нее остались только погнутые петли, словно кто-то выдернул ее с мясом), деревянное окно с мутными от разводов стеклами, безликие серые занавески. Все это под тонким слоем будто прилипшей к поверхностям пыли.
В комнате пахло разочарованием, обидой и испугом – кислыми яблоками и прелой травой, и запах этот точно не принадлежал Гротту. А еще железом и чем-то вязким, слишком реальным для ментальных сенсоров.
– Он умер всего несколько минут назад, – прокомментировал Герман, стараясь не смотреть в угол, где запах чувствовался сильнее всего, но и тот мог развеяться в любую секунду. А вот учитель, напротив, устремился именно туда, брезгливо переступая лужицы крови.
– Да знаю я!
– И убийцы здесь нет. Скорее всего, у него была хорошая ментальная защита, я не чувствую здесь присутствия другого человека.
Гротт обернулся и посмотрел на Германа, иронично изогнув бровь:
– Не переоценивай себя. Если не чувствуешь ты…
– Если бы вы почувствовали кого-то или увидели след, то не стояли бы тут сейчас, – поспешил пояснить Герман, совершенно не чувствуя и капли гордости за свою догадливость. Напротив, сейчас ему было горько. Смерть мало кому приносила радость, и неважно, чья она была. Этот человек, тело которого, изуродованное до неузнаваемости, сейчас скрючилось в углу возле старой продавленной койки, для Германа ничего не значил, но именно он мог пролить свет на историю с Бертом. Но теперь этот след потерян, а Герман только и чувствовал, что жалость к человеку, который перед смертью испытывал сожаление и обиду. Потому что его предали. Потому что избавились, когда он стал не нужен.
Или опасен.
– Надеюсь, ты не надумаешь прямо здесь распускать нюни? – проворчал Гротт, ощупывая взглядом скудную обстановку. – Нам больше нечего тут делать. Возвращаемся.
Он еще раз посмотрел на тело и отвернулся, потеряв к нему всякий интерес. Эмоций его, как и всегда, совсем не ощущалось, но по выражению лица Герман прочитал озадаченность и раздражение, отчасти им же додуманные, кивнул и вышел следом за учителем, осторожно прикрыв за собой дверь. Он не собирался «распускать нюни», но на душе стало так уныло, что хотелось просто где-нибудь спрятаться и подумать. Михель был его последней надеждой вернуть Альберту память, и теперь она исчезла. Настолько очевидная мысль, настолько горькая, что продолжала плавать на поверхности. Проще говоря, он не осознал ее до конца. Герман еще раз огляделся напоследок, и что-то блестящее привлекло его внимание. Герман наклонился и подобрал с пола массивное кольцо-печатку с концентрическими кругами. Темное серебро, вещь не слишком дорогая, но явно необычная. Герман сунул печатку в карман и покинул комнату.
Через несколько кварталов Гротт не выдержал, снял свои белые перчатки и швырнул их в кучу мусора прямо на мостовой.
– Что думаешь? – заговорил он. Герман сразу понял, о чем речь:
– Его убили?
– Неплохо. – Слова учителя больше походили на издевку, чем на похвалу. – Что еще?
– Очень жестоко, обычным ножом. Магического следа не было, даже отголоска. Ментальный след тоже испарился, значит, ранение нанесли раньше. Он умер от потери крови. Думаю, минут двадцать достаточно, чтобы эмоциональный след стерся полностью.
Герман замолчал. Арефий помог Герману победить свой дар, не дать ему завладеть разумом, Вальтер привык использовать его в своих целях. Эти навыки он собирался передать Герману. Вот только было ли это правильным решением – учиться владеть оружием, которого боялся весь мир? Которого будет бояться она.
– Ты слишком громко думаешь, курсант Герман, – раздраженно отозвался Гротт. – У тебя все на лице написано. Можешь читать чужие эмоции, а со своими справиться не в состоянии. Так почему его так жестоко убили?
«Потому что мы выследили его», – подумал Герман, но вслух сказал другое:
– Потому что он менталист?
– Потому что он идиот, Герман. После того что он сделал, его не оставили бы в живых, а Михель, похоже, был всего лишь мелким исполнителем. Но, возможно, знал немного больше, чем заказчик желал бы допустить. Это единственная причина. А то, о чем думаешь ты, – не иначе как жалость к самому себе.
– Он сожалел о содеянном, мне кажется, – пробормотал Герман. Он не знал, мог ли Гротт чувствовать то же, что и он, или же его способности заключались в чем-то ином, поэтому никак не мог объяснить свои ощущения.
– Перед смертью любой будет искренне жалеть о своих поступках, особенно если они послужат ее причиной.
– А если у него не было выбора? Этот дар, он как проклятие. Вам ли не знать?
– Выбор есть всегда. Но неправильный выбор сделать всегда легче.
Герману показалось на секунду, что в голосе Гротта проскользнула тоска, щемящая и глубокая. Он резко остановился, глядя учителю в спину. Мимо проходили люди, но они совсем не обращали на них внимания, словно не замечали. Вальтер тоже сожалел, ведь и сам когда-то сделал неправильный выбор, иначе откуда взялся этот поучительный тон?
– Чего ты встал?
– Кому вы говорили, что отыскали Михеля? – спросил Герман, хотя сказать хотел совершенно иное. Но голова прочно решила заняться делом, а не рефлексией.
Гротт криво улыбнулся:
– Я тоже думаю, что это крыса.
– У вас есть кто-то на примете? – спросил Герман.
Вальтер не ответил, его мысли уже витали далеко отсюда. Он резко сбавил шаг, а потом и вовсе остановился.
– Скажи мне, Герман, как ты чувствуешь? – вдруг спросил он. – Звуками, запахами, ассоциациями?
Они прежде не затрагивали эту тему, и Герман удивился, что учитель выбрал такое странное время и место для этого вопроса.
– Чаще запахами, но в последнее время случается, что и цветами, – ответил он. – Это причиняет боль. Иногда. Вот тут, – Герман потрогал переносицу и виски. – Но почему вы спрашиваете?
– Ты почувствовал смерть в той комнате?
Герман поморщился.
