— Жену Молотова?
Громыко рассказал:
— Меня днем вызвали в ЦК и познакомили с документами политбюро. Министерство госбезопасности и Комиссия партийного контроля представили Сталину записку о «политически недостойном поведении» Жемчужиной.
— Так прямо и написано? — ужаснулась Лидия Дмитриевна.
— Предложили исключить ее из партии, — продолжал Андрей Андреевич. — Разбирали на политбюро.
— И Молотов был там?
Громыко кивнул.
— Что-то сказал в защиту жены?
Громыко качнул головой:
— Не посмел. При голосовании воздержался. А потом вернулся домой и написал покаянное письмо: «При голосовании в ЦК я воздержался, что признаю политически ошибочным. Я голосую за это решение ЦК, которое отвечает интересам партии и государства и учит правильному пониманию коммунистической партийности».
— И что теперь будет? — спросила Лидия Дмитриевна. — Он же всю жизнь любит Полину Семеновну! Других женщин для него нет и быть не может!
— Товарищ Сталин предупредил Молотова: «Тебе нужно разойтись с женой». Молотов вернулся домой, пересказал жене слова Сталина. Полина Семеновна ответила: «Раз это нужно для партии, значит, мы разойдемся». Собрала вещи и переехала к родственнице — это как бы развод с Молотовым. А сегодня ее арестовали.
Лидия Дмитриевна, понизив голос, произнесла:
— Представляешь себе, он теперь каждый день в своем лимузине с охраной будет проезжать мимо здания на Лубянке, где сидит его жена. Он — член политбюро. Его портреты носят на демонстрациях. А он даже жену спасти не в силах.
В ее глазах была тоска. Если уж сам Молотов не смог защитить жену, то что же ждет остальных?.. Андрей Андреевич, возможно, впервые в жизни не знал, что сказать. Он обнял ее и поцеловал.
«Приказано забрать у вас пропуск»
В министерстве иностранных дел Молотов занимал целый этаж: зал заседаний с длинным столом, собственно кабинет и комната отдыха с ванной и кроватью. На столике в комнате отдыха стояли ваза с цветами, тарелочка с очищенными грецкими орехами и ваза с фруктами, которые несколько раз в неделю доставляли самолетом из южных республик. Выпивкой Вячеслав Михайлович не увлекался.
Землистый цвет лица казался признаком какого-то недуга. Но Молотов находился в отличной физической форме и вообще был завидно здоров. От стрессов его спасала способность засыпать мгновенно, едва голова касалась подушки. Иногда он говорил своим помощникам или начальнику охраны:
— Я пойду прилягу. Разбудите меня минут через пятнадцать.
И разбудить его следовало строго в указанное время.
Поздно вечером в секретариате министра иностранных дел ожидали, когда он вернется от Сталина. Сели играть в шахматы.
Уже за полночь появился Вячеслав Михайлович, усталый и злой. Неодобрительно глянул на играющих. Буркнул:
— Я тоже играл в шахматы.
Сделал паузу и добавил:
— Когда сидел в тюрьме.
И прошел к себе в кабинет. Через секунду вызвал помощника:
— Где Громыко? Он мне нужен немедленно.
Когда появился его заместитель, Молотов читал «Правду». Его письменный стол был непривычно пуст. Он хмуро глянул на Громыко:
— Вы просили назначить Рожкова начальником вашего секретариата.
— Вы его тоже знаете, — напомнил министру Андрей Андреевич. — Он вас переводил в Нью-Йорке. Отлично владеет английским и немецким. Перспективный работник.
Молотов прервал его:
— Абакумов передал мне справку министерства госбезопасности. Еще перед войной отец вашего Рожкова арестовывался органами НКВД. Правда, был отпущен… После захвата немцами Киева в сорок первом Рожков-старший поступил на работу в оккупационную администрацию. По промышленной части. А мать работала переводчицей в немецкой полиции. За оказанные услуги оккупанты присвоили семье Рожковых права и привилегии фольксдойче, то есть к немцам их приравняли. И, отступая, вывезли их в Германию, где они, видимо, и находятся. Чекисты искали их в нашей зоне оккупации. Не нашли.
Молотов заключил:
— В этих условиях его работа в министерстве иностранных дел невозможна.
— Что с ним будет? — спросил Громыко.
Молотов равнодушно ответил:
— Это нас уже не должно интересовать.
Громыко осторожно заметил:
— Рожков человек квалифицированный. Его надо устроить в печать. Пусть займется журналистикой.
Молотов уткнулся в «Правду»:
— Меня это не касается. У нас ему нечего делать… Но ему о причине увольнения ничего не говорите! Секреты! Чекисты докладывают, что тут сделаешь! Ну, он молодой парнишка.
Когда Громыко уже уходил, Молотов сказал ему вслед:
— Не переживайте. Он еще легко отделался. Вы же знаете, что товарищ Сталин подписал постановление Государственного комитета обороны: семьи лиц, служивших немцам и добровольно отступивших вместе с фашистскими войсками, выселять в отдаленные области Союза. А он все-таки в Москве останется.
Андрей Андреевич подумал, что раньше, до ареста жены, Молотов, возможно, поступил бы иначе. Громыко знал, что однажды Берия, когда еще был хозяином Лубянки, представил Молотову список молодых дипломатов:
— Они готовили против тебя теракт. Предлагаю арестовать.
В списке значился и будущий заместитель министра Михаил Степанович Капица.
В ту пору Молотов чувствовал себя уверенно. И никто из дипломатов арестован не был. А теперь Молотов сам висел на ниточке…
Валентин Михайлович Рожков очистил сейф. Все бумаги отдал другому помощнику Громыко. Осмотрел опустевший стол, положил на него ставшие ему ненужными ключи. Взял на руку пальто и закрыл за собой дверь служебного кабинета. На нем не было лица. Не просто карьера оборвалась. Вся прежняя жизнь кончилась. Андрей Андреевич осторожно посоветовал уехать из Москвы — хотя бы на время. Работу в столице ему не найти.
Сотрудник секретариата проводил Рожкова. Молча. Держался несколько в стороне, чтобы никто не подумал, будто они вместе. Не попрощался и не пожал руку.
Когда Рожков на выходе предъявил служебный пропуск, дежурный офицер с синими петлицами взял документ в руки, внимательно изучил и оставил у себя. Пояснил:
— Приказано забрать у вас пропуск.
Новый министр
После переезда в Москву советского правительства в марте 1918 года наркомату иностранных дел передали особняк Тарасова на Спиридоновке и особняк на Малой Никитской (теперь это Дом-музей Горького).
В апреле 1918 года наркомат иностранных дел РСФСР перебрался в гостиницу «Метрополь». А с конца 1921 года дипломаты расположились в шестиэтажном доме бывшего страхового общества «Россия» на пересечении Кузнецкого Моста и Лубянки — это место потом переименовали в площадь Воровского.
