Бывшего таксиста застрелили из нагана. Пуля попала в грудь и прошла выше сердца. Если бы сразу в больницу попал, может бы, и выжил. Но его обнаружили только утром. Таксист был парень молодой, но уже обрюзгший. На «скорой помощи» приехали одни фельдшерицы, труп таскать было некому.
Два дня в поселке только и говорили, что об убийстве. А в среду вечером, то есть вчера, когда Петр Иванович Глазов искал теплый свитер и нашел его на верхней полке старинного платяного шкафа с зеркалом во всю стенку, ему на голову свалился наган, спрятанный под вещами.
Потирая голову, Глазов уселся на раскладной деревянный стул из тех шести, что привез с соседней станции, и стал разглядывать наган. Шишка казалась ему самой малой из неприятностей, связанных с находкой.
Это был обычный револьвер Тульского завода с потемневшей от времени рукояткой. Покрутил барабан — трех патронов не хватало. Услышав голос жены, Петр Глазов засунул револьвер в карман брюк, которые сразу поползли вниз. Или брюки, или револьвер надо было держать рукой. Тогда он опять завернул револьвер в свитер, через заднее крыльцо вышел на участок и направился к сараю.
Участок у него был большой. Глазов — из старожилов поселка. Получил участок задолго до войны и тогда же с помощью отца-плотника построил двухэтажный дом. В нем выросло уже третье поколение семейства.
Валентин Михайлович Рожков не захотел тесниться вместе со всеми и обосновался в сарае. Вытащил из него всякий ненужный хлам, покрасил суриком, обшил изнутри фанерой, провел свет. Когда приехал из Москвы, работу нашел в районной газете, где отчаянно не хватало кадров и хорошо образованный человек на вес золота.
В сентябре темнеет рано. Оба окошка в сарае Рожков тщательно завесил, но из-под двери пробивалась полоска желтого света. Петр Глазов постучал и вошел. Рожков посмотрел на него с удивлением. Вечерами Петр Иванович его не беспокоил — после смерти Валентины он имеет право на самостоятельную жизнь.
Глазов вытряхнул наган на дощатый стол.
— Твой? — спросил Глазов.
Рожков ни минуты не колебался:
— Мой.
— С фронта привез?
— Точно.
— Таксиста из твоего нагана убили?
Рожков как-то странно посмотрел на Глазова.
— Пожалел его, что ли? Такую мразь пожалел? Преподаватель полное право имел его кончить. Ты-то об этом лучше всех знаешь.
И замолчал.
Глазов посидел еще немного, пожелал Рожкову спокойной ночи и в дом пошел.
«Такую мразь пожалел?» — звучали у него в ушах слова Рожкова.
Молдавский таксист появился два года назад, когда умерла лысая бабушка — своеобразная достопримечательность поселка. Волос на голове у нее совсем не осталось, парика она не носила. Дети почему-то боялись лысую бабушку, называли ее колдуньей, считали, что она может напустить неизлечимую болезнь. Зимой ее не было видно, а с весны до осени она неподвижно сидела на стуле возле самой речки, закутавшись в цветастую шерстяную кофту. Когда дети шли рвать кувшинки, лысую бабушку обходили за полкилометра.
Дом у нее был одноэтажный, дощатый, очень сырой, а участок с каждым годом становился еще меньше, потому что речка подмывала берег. Когда лысая бабушка умерла, появился таксист, предъявил документы, что он наследник, и оформил дом и участок на себя. Его права на наследование вызывали сомнение, но возражать никто не стал, потому что охотников на бабушкину развалюху не нашлось, а принимать ее на баланс администрации тоже не хотелось.
Таксист поставил двухэтажный кирпичный особнячок с теплым туалетом — на такую роскошь никто в поселке еще не раскошеливался. Но разливавшаяся весной речка мешала ему подъезжать к дому. Тогда таксист, чтобы заезжать к себе со всеми удобствами — прямо с дороги, перенес забор на два метра вглубь территории соседа, преподавателя железнодорожного техникума.
Преподаватель — худой, нервный, с головой, стриженной ежиком, побежал в районную администрацию жаловаться. Через месяц появилась комиссия, обследовала забор и убедилась, что таксист самоуправничает. Но преподаватель рано торжествовал победу. В день, когда он уехал в район, чтобы получить копию решения комиссии, его дом сгорел. Когда пожарные добрались до поселка, спасать было нечего. И некого.
В доме сгорела жена преподавателя. Она болела тяжелой формой диабета. По полгода проводила в больнице. Накануне преподаватель забрал ее из больницы. Наглотавшись лекарств, она спала и не успела проснуться.
Никто не сомневался, что дом поджег таксист. Но общественное мнение к делу не пришьешь. А свидетели где? Преподаватель похоронил жену и уехал. Новый дом на преподавательскую зарплату ему не поднять. И едва ли ему хотелось оставаться здесь, где так страшно погибла его жена. Словом, таксист стал ездить к себе прямо через опустевший участок соседа. С ним в поселке, конечно, никто не здоровался. А через три недели после этой истории его застрелили…
Когда Глазов с женой ложились, возле станции раздались выстрелы. Петр Иванович резко присел на кровати, так что застонали все пружины.
— Слышала? — спросил он жену. — Стреляли.
— Война давно закончилась, а ты никак с нее не вернешься, — пробормотала она, сладко зевая. — Мотоцикл заводят. Спи.
Глазов слез с кровати и босой, не надевая тапочек, вышел на улицу. Постоял на крыльце, вглядываясь в темноту. У соседей слева голубым светилось окно, у соседей через дорогу визжала пила — они второй год строятся.
Приятно постоять на крыльце. В доме тоже хорошо, но жарко от натопленной печки и немного отдает сыростью. У него остался единственный участок, где деревья сохранились. Все вокруг вырубили лес, расчищая место под огороды, а Глазов не захотел. Конечно, у соседей теплее на участке, в доме сухо и урожай лучше. Зато на его участке столетние сосны, много елей и берез. Воздух — позавидуешь, и с дороги не видно, что на участке делается.
Он спустился с крыльца и обошел вокруг дома. Весь день лило как из ведра, и бак для воды переполнился.
Листва забила согнутые из железа трубы, подвешенные к крыше, и дождь заливал оконные рамы. Белила кое— где пошли пузырями. Придется завтра брать самую длинную лестницу и чистить трубы. Внуку понравится.
В кустах смородины что-то зашуршало. Ежик, наверное, если они еще сохранились. Прошелестела электричка. Все это были знакомые звуки. Но что-то в этих местах изменилось. Когда дочка Валя была маленькой, Глазовы разрешали ей гулять по поселку весь день. Просили только прийти днем пообедать. А вот внука Сережу одного не отпускают. И другие родители своих детей тоже.
Мало кто из соседей избежал в последнее время крупных неприятностей. Хуже всего тем, кто живет ближе к Горелой роще. Местные давно облюбовали дома в поселке. Но раньше тащили по мелочи. Глазов не мог забыть, как у него утащили с участка огромную бутыль с вишневой наливкой, которую он выставил доходить на солнце.
Теперь крали всё, включая мебель. Вернувшись из города, куда ездили всем семейством, Глазовы не обнаружили дивана и двух кресел. Кто-то разбил окно и вытащил. Следов машины под окном не нашли. На руках унесли. Петр Глазов не сомневался, что любимый диванчик и удобные креслица недалеко уехали. Кто-то в Горелой роще на них нежится. Кражи еще не самое страшное. Старика сторожа под Новый год чуть не убили. На него напали, а он ружья не хотел отдавать. Лупили его так, что в больницу пришлось отправить. Такие времена: ограбили, да не избили, спасибо надо сказать.
