Глаза генерала за стеклами очков быстро забегали. Он соображал, я с любопытством смотрел на него, что он скажет. Я ждал, он спросит: на что намекаете?
– А вот это, – сказал он совсем для меня неожиданно, – вы и скажите секретарю райкома.
Вернувшись домой, я получил повестку. 28 апреля в 10.00 мне предлагалось явиться к помощнику районного прокурора по гражданским делам тов. Яковлевой Л. Н.
У прокурора
28.4.10.00. Маленькая комната. В углу пятилитровая банка огурцов. За столом крупная женщина. Не прерывая телефонного разговора, она кивает на стул у окна. Сажусь. Невольно вслушиваюсь. С кем-то она договаривается насчет наступающего праздника. Разговор сугубо деловой. Праздник на носу, первого гости, а еще ничего не готово, в Елисеевском выбросили осетрину и печень трески… Что? Торт? Какой там торт? За ним надо стоять с утра… это кому делать нечего… Ну да, муж… На одну зарплату разве сейчас проживешь…
…Сижу, слушаю, думаю о своем. Конечно, ТАКИЕ ЛЮДИ ей уже позвонили. Они ей уже все сказали. Теперь начнется сказка про белого бычка. Она спросит, зачем я самовольно вселился. Я ей скажу, что не самовольно, что есть решение собрания, вот у меня выписка из протокола. Ее, разумеется, выписка не интересует, ее интересует ордер. Нет ордера – выселяйтесь. Ей-то что. У нее вон праздник… Она думает, как бы чего достать… А тут… И ничего, естественно, не докажешь… Какая противная баба… Все они такие, все они одним миром мазаны… Я ей скажу: вы прокурор, вы должны следить за соблюдением законов, а вы…
– Ну что? – положив трубку, она смотрит на меня с улыбкой, не предвещающей ничего хорошего. – Значит, въехали самовольно в чужую квартиру?
– Да как вам сказать, – бормочу я, понимая заранее, что все объяснения лишни. – Не совсем в чужую и не совсем самовольно.
Иронически улыбаясь, она кивает. Естественно, ничего другого она и не ожидала услышать. Еще не было здесь ни одного самовольщика, который не доказывал бы, что он прав.
– Ну, рассказывайте, как было дело.
Рассказываю и вижу по ее глазам: ей это неинтересно. У нее свои заботы. Ей нужно решить практически. Если выселять, то сегодня. С завтрашнего дня начинаются праздники, милиции будет некогда возиться, и понятых не найдешь. Небось нарочно рассчитал так под праздник. Праздник четыре дня. Четыре дня он будет жить в чужой квартире, четыре дня будет нарушаться закон. Нет, этого допустить нельзя, нужно принимать срочные меры, потому что в кулинарии напротив дают филе из чиновника… Тьфу! Черт, совсем задурил голову! Она поднимает невидящие глаза:
– Какой чиновник?
– У нас в кооперативе, – терпеливо повторяю я, – завелся один чиновник.
– При чем здесь чиновник? Меня он совершенно не интересует.
Еще бы!
– Если вы хотите знать обстоятельства, вам нужно знать про чиновника. Дело в том, что он занимает важный пост в Государственном комитете, и, пользуясь своим положением…
– Я вам объясняю: меня совершенно не интересует чиновник. Я вас спрашиваю, вселились вы в квартиру шестьдесят шесть?
– Вселился.
– Ну вот.
– Но не самовольно.
– А вот здесь написано, что самовольно.
– А там написано, что эту квартиру мне дало общее собрание?
– Гм… – проглядывает еще раз письмо. – Нет, не написано.
– В таком случае прошу вас ознакомиться с этим документом.
Протягиваю ей бумажку. Помпрокурора читает. Выписка из протокола общего собрания
[8]. Слушали, постановили предоставить Войновичу… Круглая печать…
– М-да… Это меняет дело. Одну минуточку. – Она придвигает к себе телефон, набирает номер: – Сергей Дмитриевич, тут к нам пришло письмо из кооператива «Московский писатель» о незаконном вселении. Да, знаете? Но товарищ представил выписку из протокола собрания. Что? Не было кворума? Так соберите кворум, а пока я дать санкцию на выселение не могу. Что? Письмо товарища Промыслова? Я все понимаю, но при всем уважении к товарищу Промыслову участвовать в нарушении закона никак не могу. Все, с этим делом покончено. С наступающим. Спасибо. – Она кладет трубку, поворачивается ко мне: – Ну вот, вы все слышали. У меня пока нет оснований для вашего выселения. Так что идите воюйте дальше. Всего хорошего.
Уф-ф-ф! Наконец-то сумерки рассеиваются. Наконец-то я нашел официальное лицо, которое не забыло, что существуют законы. Какая милая, какая обаятельная женщина! И как здорово она отбрила этого Бударина: «Все, с этим вопросом покончено». И никаких гвоздей. Участвовать в нарушении закона она не может. При всем уважении к товарищу Промыслову.
Процесс импичмента
Мы дошли до точки, после которой сюжет нашего увлекательного повествования разветвляется. Впрочем, обе ветви не отходят далеко друг от друга и идут рядом и переплетаются между собою. Первая ветвь – это продолжение нашей борьбы за квартиру № 66 (она еще отнюдь не завершена). Вторая посвящена описанию процесса отстранения председателя Турганова от власти, процесса, который, как мы теперь знаем, называется процессом импичмента. Вот опять нам пришло на ум «уотергейтское дело».
Кто из нас, следивших за его перипетиями по передачам зарубежного радио, не приходил в изумление! Боже мой, из-за чего весь сыр-бор? Президент величайшей страны собирался кого-то подслушать. Всего-навсего. Мы, выросшие в иных условиях, даже не можем понять толком, что тут такого. Мы и не знали, что за такую ерунду нужно снимать с поста главу государства. Если не хотите, чтобы вас подслушивали, накройте телефон подушкой, включите радио, выйдите в ватерклозет, разговаривайте шепотом при шуме спускаемой одновременно воды, еще лучше пользуйтесь для общения карандашом и бумагой, а результат общения сожгите, пепел разотрите в порошок и развейте по ветру. А уж вся эта катавасия с магнитофонными пленками вообще ни в какие ворота не лезет. Да был бы президентом Соединенных Штатов не Никсон, а наш председатель Турганов, он эти пленки стер бы ко всем чертям или поджег бы вместе с помещением, в котором они находились! Однако и на своем пути он проявил немалую изобретательность по части мелких махинаций.
Но прежде чем приступить к описанию процесса импичмента в масштабах нашего дома, следовало бы проанализировать соотношение сил в правлении и как оно менялось по мере развития нашего сюжета. В описываемый период правление состояло из одиннадцати человек. Двенадцатой была председатель ревизионной комиссии Бунина, принимавшая в деле самое активное участие.
Из двенадцати сторону Иванько с самого начала активно держали четверо: сам Иванько, Турганов, Бунина и некий Кулешов, спортивный журналист и, между прочим, как говорят, сын Блока и баронессы Нолле. Эта великолепная четверка для достижения своей цели была готова на все. Пятый член правления был в отъезде, шестой колебался, желая одновременно и выглядеть порядочным человеком, и не портить отношений с всесильным Иванько. В частных беседах с жильцами дома он уверял, что его симпатии на стороне Войновича, на правлении же поднимал руку за Иванько. Седьмой перебегал все время на ту сторону, которая ему казалась в данный момент сильнее, делая вид, что он темный восточный человек, к тому же еще немножко поэт, не от мира сего и в происходящем не очень-то разбирается. Восьмой, академик и герой труда, решил, что ему участвовать в этой склоке совсем не к лицу, держал полный нейтралитет и на заседаниях правления не появлялся, несмотря на горячие призывы с обеих сторон. Таким образом, с начала нашей истории на стороне Иванько, включая двух колеблющихся, было шесть человек, на моей – четыре. Двое из четырех считали мои требования справедливыми и уважали мою литературную деятельность, двое других второй фактор во внимание не принимали, считаясь только с правовой стороной дела. Надо учесть, что даже эти четверо тоже в какой-то степени считались с угрозами Иванько, все они писатели, все хотят печататься, поэтому вели они себя (и я им благодарен за это) принципиально, но осмотрительно. Кроме количественного преимущества на стороне Иванько было и качественное. Турганов был не просто один из шести приверженцев уважаемого, но и председатель правления. Заседания правления назначал он. Время выбирал он. Он старался выбирать такое время, когда кто-нибудь из моих сторонников отсутствовал. Во время отсутствия того же Иванько он вообще не собирал правление под разными предлогами: он устал, ему некогда, он болен. И еще один фактор был на их стороне: их активность и целеустремленность. Среди моих сторонников один был любитель хоккея и пропускал правление, если в это время показывали встречу команд ЧССР – СССР, у другого был абонемент, и он купался в бассейне. Клевреты Иванько, когда было нужно, хоккей не смотрели, в бассейн не ходили, на правление являлись все, как один, и дружно отстаивали интересы своего протеже. Но постепенно и мои сторонники зашевелились. Они стали замечать, что их просто водят за нос и обманывают. На них не могло не действовать и общественное мнение жильцов дома, которое постепенно все больше накалялось. Наконец, после долгой отлучки возвратился еще один член правления, человек активный и от Иванько независимый. Его больше всего возмутило намерение Иванько разрушить капитальную стену, что непременно привело бы к деформации всего здания. Вернувшийся из отлучки сразу заявил, что разрушения дома он ни за что не потерпит. Положение стало меняться. Почувствовав сильную руку, мои сторонники сразу встали под знамена приехавшего и полностью ему подчинились. Видя, что соотношение сил начинает меняться, член правления, желавший выглядеть порядочным, из игры выбыл и перестал появляться на заседаниях, восточный человек и поэт после некоторых колебаний перебежал в противоположный лагерь. Меж двух огней заметалась и Бунина. «Я за Войновича, – провозглашала она, – но давайте говорить правду-матку: он хочет получить квартиру хорошую». Впрочем, это мы от нее уже слышали.
