– Отпусти меня, дай уйти и, клянусь, не донесу, – начал умолять ашанти. – Какое мне дело до всех этих людей? Думаешь, буду тратить время, чтобы дойти до Форта–Лами? Я ничего не стою… Тысячу долларов, не больше…
Амин подошел к суданцу и что–то прошептал ему в ухо. Тот внимательно выслушал и удовлетворенно кивнул.
– Хорошо! Поклянись, что не пойдешь и сообщишь обо мне властям.
– Клянусь! Клянусь! – закричал африканец.
Сулейман снял с пояса большую связку ключей и передал их Амину.
– Освободи его! – приказал он.
– Нет! Только не он… – закричал в ответ Мунго. – Пусть это сделает Абдул… Я не доверяю этому Амину.
Абдул взял ключи, спрыгнул на дно оврага и осторожно приблизился к рабам.
– Медленнее и без трюков, – предупредил его ашанти. – Очень медленно, Абдул, а то и тебя укусит тоже. Ей все равно кого кусать, а мне нет.
Абдул подошел и медленно протянул руку с ключом к замку примитивных кандалов, а Мунго внимательно следил за каждым его движением и одновременно держал в одной руке змею, в другой волосы Надии, и еще старался не выпускать из поля зрения ни суданца, ни Амина, ни кого–нибудь из столпившихся на краю оврага, охранников.
– Ну, что там?! – начал беспокоиться ашанти.
Абдул попробовал один ключ, но он не подошел, выбрал из связки другой, но и тот не пролезал в замочную скважину. Мунго повернул руку так, чтобы ливийцу было удобнее, и не заметил, как острые клыки «мапанаре» почти коснулись шеи Надии.
– Осторожнее, ты, песий сын! – крикнул ему Сулейман. – Ты так убьешь ее!
Надия, услышав в нескольких сантиметрах от своего уха змеиное шипение, в ужасе закрыла глаза и вздрогнула, почувствовав, как по всему телу побежали «мурашки» и каждый волосок встал дыбом.
Никогда она не боялась смерти, но в тот момент, чувствуя, как по спине извивается длинный хвост змеи, а ядовитые зубы ее оказались рядом с шеей, ощутила такой приступ паники, что чуть не потеряла сознание.
Она знала, что такое укус «манпанаре». Ей когда–то рассказывали, что происходит с человеком, кого укусила змея, как тело его разлагается буквально на глазах, как от него отваливаются куски, а кровь сочится сквозь поры и трещины на коже, глаза вываливаются из орбит, а язык свисает наружу.
– Ох, Давид, Давид, где же ты?
Ливиец глубоко вздохнул и постарался успокоиться, выбрал из связки третий ключ и снова попытался открыть замок, но лишь на четвертый раз ему удалось подобрать нужный ключ.
Со свободными руками Мунго обрел некоторую уверенность. Жестом показал, чтобы Абдул отошел, с еще большей силой прижал к себе Надию и заставил ее подняться на ноги.
– А теперь все наверх! – заорал он – Наверх!
Амин снова передернул затвор своей винтовки.
– Не хочешь ли ты увести их всех? – поинтересовался он.
– Они будут сопровождать меня в течение некоторого времени, – решительно ответил Мунго. – До тех пор, пока не буду уверен, что смогу бежать без страха.
Он взобрался по склону, волоча за собой Надию и всех остальных. Рабы последовали за ним, спотыкаясь и падая. Стоя на краю оврага, он огляделся, выискивая наиболее безопасное место, куда бы можно было убежать.
– Скажи своим людям, чтобы разрядили ружья и чтобы бросили патроны на землю, – приказал он. – Особенно ты, Амин… Кидай дальше!
Сулейман жестом показал, что согласен, и его люди подчинились.
Довольный увиденным, Мунго начал пятиться, прикрываясь следующими за ним, словно загипнотизированные, рабами, тогда как охранники не сходили с места, стояли, не шевелясь, вокруг своего главаря.
Наконец Мунго остановился, оглянулся по сторонам, выбрал направление, где росла высокая трава, способная скрыть человека и приказал остальным:
– Идем туда! – и все молча последовали за ним.
– Я не позволю тебе увести всех! – крикнул ему вслед Сулейман. – Убирайся сам или начну стрелять.
Услышав эти слова, ашанти замер. Метров пятнадцать открытого пространства отделяли его от густых зарослей. Он прикинул свои силы и ослабил хватку, с которой держал Надию за шею.
– Извини… – коротко сказал он. – Не хотел причинять тебе боль… Так уж получилось, – он принялся снимать обвившуюся вокруг его руки змею. – Я постараюсь найти помощь. – пообещал он.
– Прошу, запомни мое имя, – начала умолять его Надия, – Александер… Надия Александер… Найди моего мужа… Его зовут Давид. Он тебе заплатит. Он даст тебе много денег…
– Я сделаю это. Обещаю! Клянусь! – пообещал африканец. – Ты тоже из рода ашанти… Я не позволю, чтобы эти свиньи сделали из ашанти рабыню…
После этих слов он отшвырнул змею далеко в сторону, отпрыгнул от Надии и кинулся бежать изо всех сил.
Сулейман сразу же закричал, все вокруг него, за исключением Амина, кинулись заряжать свои ружья, подняли, начали целиться, но Мунго уже исчез в густой траве.
Суданец громко выругался, в ярости пнул землю и, обернувшись к Абдуле, приказал привести остальных рабов.
Амин же спокойно, не торопясь собрал с земли патроны, зарядил винтовку, поправил ремень, с которого свисало длинное мачете, достал флягу с водой, сделал один глоток и, взмахнув на прощание рукой, произнес:
– Следуйте все время на север. К рассвету выйдите на равнину с термитниками, дальше будут темные и гладкие скалы… Там и ждите меня…
И побежал в том направлении, куда скрылся Мунго. Шаг его был легок и пружинист, как у леопарда.
Он смотрел на звезды, сверкавшие так ярко, как никогда до этой ночи, и прислушивался к тихому стону ветра, что поднялся задолго до рассвета, до начала нового дня. Ветер всегда был первым признаком того, что жизнь в пустыне не замерла. Его печальный стон будил каждое утро и людей и животных. Рассказывают, что этот ветер несет с собой плач и стоны матерей, потерявших своих сыновей во время многочисленных родовых войн, а когда ветер начинал бросать на стены хаимы пригоршни песка, то это был песок, что матери кидали на могилы погибших сыновей.
И столько легенд ходит по Сахаре!
И столько крови было пролито о время этих войн!
А днем солнце так нагревало землю, что казалось, будто и ветер не в состоянии сдвинуться с места и поднять хотя бы одну крохотную песчинку.
На закате, когда солнце скрывалось за горизонтом, легкий бриз начинал шевелить ветви кустов, а под утро, часам так четырем, когда воздух остывал, ветер начинал безраздельно хозяйничать на равнинах и играючи менял все по своему усмотрению, перемещая дюны, засыпая камни, кусты, колодцы и оазисы, сметая песок с тех мест, где до этого лежал веками.
В пустыне день принадлежит солнцу, а ночь – ветру.
Солнце царствовало молча, ветер же и стонал, и рыдал, и завывал вздыхая, визжал, кашлял, ревел и громыхал, и по его тону можно было определить каким будет следующий день: жарким или испепеляющим, терпимым или непереносимым, прилетит ли с первых часов сирокко, харматтан или ужасная и яростная песчаная буря.
