– Этого не может быть! – запротестовал Альфред. – Это не может быть «наш Люк Коллингвуд»!
Альдус спустился по лестнице и положил книгу на стол.
– А много может быть на свете капитанов по имени Люк Коллингвуд, скопивших состояние в восемнадцатом веке «бороздя по семи морям»? – он замолчал и отрицательно закачал головой, словно отвечал сам себе. – Вообще–то, мне всегда хотелось знать, что означает та фраз, стоящая в основе нашего генеалогического дерева: «плавая по семи морям», не означает ли это – «убивать и грабить в самой жестокой, бесчеловечной форме, какую и представить себе сложно»?..
– Я отказываюсь верить этому! – воскликнул Альфред. – Такого быть не может, чтобы наше состояние и всеобщее уважение к нашему роду основывались на чем–то таком зловещем. Невозможно скрывать ложь в течение более двух столетий… Нет, только не в Англии!
– А я думаю, что Альдус прав, – перебил его Альберт, вынув изо рта свою длинную трубку и то было само по себе достаточно убедительно, поскольку слыл он человеком молчаливым и предпочитал мундштук трубки любым разговорам. – Оказывается наш восхитительный пра–, пра–, прадед оказался редкой канальей, – он опять замолчал, выдохнул густое облако дыма и, указав на брата мундштуком трубки, добавил. – Если ты соблаговолишь просмотреть список недвижимости, что когда–либо принадлежала нашему роду Коллингвуд, то среди множества замков, особняков, поместий, предприятий и кораблей, тоже, почти в самом верху списка, найдешь судно, чье название помню прекрасно – «Зонг», с портом приписки Ливерпуль.
Все знали какой памятью обладал Альберт, способный дни напролет проводить в библиотеке и читающий все, что попадется в его руки: книги, документы, служебные записки и доклады, способный наизусть процитировать весь Уголовный Кодекс и Армейский Устав.
– Похоже, что среди наших родственников скоро будут случаи сердечных приступов, – уныло заметил Алек. – А особенно мне тяжело представить, как перенесет подобную новость тетя Францис – она как свалится в обморок, так там и останется.
– Вообще–то, это – не шутки, – укоризненно смотря на него, сказал Альдус. – Сто тридцать два убийства на совести нашей семьи – знаете, это многовато…
– И даже для английской семьи, – заметил Альберт.
И в самом деле, некоторые члены семьи наотрез отказались признать, что их предок совершил такое количество преступлений, несмотря на доказательства, которые Альдус и Альберт раздобыли позже.
Всем четверым пришлось выслушать достаточно много укоризненных замечаний и даже угрозы, в том числе лишить наследства, чтобы они никому не разболтали грязные секреты «Старого работорговца».
– Героические поступки, благородство духа других наших предков навсегда стерли то грязное пятно, что могло существовать в самом начале нашего рода, – подвел черту сэр Арнольд, патриарх Дома Коллингвуд. – Никогда больше не упоминайте об этом.
Оставшись наедине с братьями, угрюмыми и подавленными после семейного совета, Альдус заметил, что может быть лучше и удобнее продолжить изучать «героические поступки, благородство духа других наших предков», чем преступления умершего давным–давно работорговца, на что Альберт решительно заявил:
– Нет уж! Мы уже не сможем вернуть к жизни те сто тридцать два человека, но если мы обнаружим, что наш другой дед только то и делал, что воровал и грабил, то в этом случае, совершенно точно, придется вернуть замки и поместья половине Англии.
Прошло время. Братья вернулись в Университет, но вскоре ощутили, что мир вокруг них изменился. У всей «четверки Коллингвуд» куда–то ушло ощущение гордости от того, что они принадлежат к древнему роду, исчез куда–то дух товарищества, и даже пропало желание резвиться и развлекаться.
В течение стольких лет они кичились перед остальными мальчишками, что были «братья Коллингвуд», старались держать голову выше всех, хотя и не всегда это сходило им с рук, иногда получали по этой голове за такое высокомерное поведение, что были наследниками старинных традиций в стиле шотландских кланов, что были воспитаны в духе произведений Пересваль Рена и тех прекрасных подвигов, что числились за некоторыми членами «славного» рода.
И как теперь вести себя, как смотреть тем людям в глаза, когда в любой библиотеке можно найти отвратительное описание того, что совершил «Старый Работорговец».
Как–то вечером они возвращались домой, и Альберт поделился своими мыслями:
Единственное, что мы можем сделать в подобных обстоятельствах – это освободить сто тридцать два негра–раба.
– Да ты с ума сошел!
– Почему сошел? Ты же слышал, что рассказывал сэр Джордж. В «Белом Эскадроне» сражаются люди всех национальностей, рискуют своей жизнью без какой–либо очевидной причины. А у нас причина имеется: вернуть доброе имя нашей семьи, освободив столько людей, сколько наш предок утопил в море.
– Это – не что иное, а дурость!
Была ли это дурость? Вполне возможно, что да. Но по окончании курса все четверо отправились на каникулы в Северную Африку и одним июльским вечером объявились в Штабе «Белого Эскадрона» в Триполи, прося тогдашних руководителей организации зачислить их в качестве волонтеров, без оплаты, чтобы «бороться против торговли рабами на просторах пустыни Сахара»…
И что же произошло потом?
А все так смешалась, так запуталось… особенно в его памяти…
Единственное, что он помнил совершенно ясно, так эти бессонные ночи. Бесчисленное количество этих бессонных ночей, когда он смотрел на звезды и не преставая спрашивал себя, не находя вразумительного ответа: как же он допустил, чтобы их убили?
А ветер выл и рыдал все сильнее, все тоскливее.
Начинало светать.
Холод усилился. Он накрыл плащом спящую рядом Миранду. Спала она на спине, повернув лицо к небу, и улыбалась во сне – улыбка человека освободившегося, наконец, от четырех месяцев тягостного воздержания.
Он поднялся и, бесшумно ступая, пошел туда, где Кристобаль Писака дежурил около верблюдов.
– Иди, поспи, – сказал он. – Я додежурю.
– Да уж смысла нет. Скоро рассветет. Пойду, лучше, кофе приготовлю… – и, кивнув в сторону джипа, где спал Давид, спросил:
– Как думаешь, найдем ее?
– Нет. Скорее всего, что нет. Граница с Суданом простирается на пятнадцать тысяч километров, от Ливии до Заира… Почему они должны пройти именно там, где мы патрулируем?
Испанец хитро улыбнулся.
– Может потому, что мы их чуем и патрулируем именно там, где они собираются пройти.
– Это как будто играть в прятки.
Он проводил взглядом удалявшегося Кристобаля, тот подошел к костру, раздул угли, подкинул немного хвороста и пошел к источнику, наполнить водой огромный кофейник.
Подошел к верблюдам и нежно погладил голову своего красавца – мехари по прозвищу «Зонг», из чехла вынул длинное ружье и принялся чистить его, как имел обыкновение делать каждое утро, когда редкий свет зарождающегося дня позволял различить спусковой крючок и затвор, хотя свет ему и был не нужен – он научился делать это в темноте, на ощупь, ощупывая пальцами знакомые детали, поглаживая полированный приклад, словно общался со старым другом, кого первым приветствовал каждый новый день, втайне надеясь, что рано или поздно наступит такой момент, когда он сможет использовать его против тех, кто позволил себе расправиться с горсткой смельчаков, оставшихся без единого патрона.
