И как этого добиться? Какой невероятной силой воли нужно обладать, как нужно владеть собственным телом, чтобы не позволить легким сделать вдох, когда сознание начнет отключаться от удушья?..
Как–то ночью, оставшись одна, что было большой редкостью, она попыталась провести такой эксперимент, но у нее ничего не получилось.
«Я не готова, – тогда сказала она сама себе, – еще не готова, потому что еще хочу жить и потому, что у меня еще остались силы… Но когда–нибудь я буду к этому готова»
А получится ли у нее?
Сам вопрос ее ужасал. В двадцать лет мыль о смерти кажется чем–то совсем не реальным.
А хватит ли у нее смелости в последний момент? И самое страшное в этом было то, что об этом она сможет узнать лишь, когда наступит тот самый «последний момент», но тогда может быть уже поздно. Легко рассуждать о самоубийстве до того, как за тобой навсегда не закроются двери гарема, откуда уже больше никогда не выйти, но совершить это над собой – совсем другое дело.
Она много читала о смелости и трусости тех, кто покончил жизнь самоубийством, совсем не представляя, что однажды и пред ней станет этот страшный выбор.
Можно ли назвать смелостью, когда человек насильно прерывает череду несчастий в своей жизни, или это проявление трусости перед некими событиями, когда он совершенно бессилен противопоставить что–то? Что он на самом деле чувствовал, какие мысли рождались в его голове?
Страх.
Страх – вот, что полностью владело ее душой.
Несмотря на внешнюю невозмутимость и холодность, несмотря на видимое нежелание подчиниться суданцу, Амину, любому, кто осмеливался приблизиться к ней, несмотря на ее твердое решение покончить жизнь самоубийством, до того, как они доберутся до конечного пункта своего путешествия, абсолютным, все подавляющим хозяином всех ее действий в любую минуту дня и ночи, был именно страх, ледяной, все подавляющий ужас.
И именно страх перед тем, что придется совершить, пред тем самым решением, принять которое за нее саму никто не сможет – страх перед самоубийством, пред тем, что нужно будет одним ударом покончить со всем, о чем мечтала все эти годы, со всеми ожиданиями, возникшими в ее душе после того, как она познакомилась с Давидом, не родить детей, пронестись по этому миру, не оставив в нем никакого следа…
Умереть, когда все вокруг начало получаться, становиться таким красивым, когда она превратилась в женщину, когда, наконец, решила осуществить все свои мечты, и к чему готовилась столько времени. Умереть лишь потому, что старый работорговец вознамерился заработать на ней десять тысяч долларов, а какому–то богатому шейху вдруг понадобилось свежее мясо.
Умереть в тишине и забвении, чтобы послужить пищей для акул в Красном море, и остаться в виде вопросительного знака в воспоминаниях Давида, кто на протяжении последующих лет пятидесяти каждую ночь будет спрашивать небеса, куда ее спрятали.
О, Господи! И где же ты, Двадцатый Век? И где же все это, что ей преподавали в школе и в Университете, где все это, что называлось достижениями человеческой цивилизации за последние десять тысяч лет?
И что, нужно было обучаться в Сорбонне, чтобы потом превратиться в рабыню, научиться разговаривать на пяти языках, чтобы потом тебя начали откармливать как животное пред бойней?
Что, никто не скажет ни слова в защиту миллионов человеческих существ, живущих хуже диких тварей?
Облокотилась о земляную стену, прижалась головой и устало закрыла глаза.
Не могла жаловаться. Не было морального права жаловаться! Все, что с ней произошло, случилось с тысячами африканцев до нее и она, Надия, никогда не побеспокоилась высказаться в их защиту.
Знала, ведь, что рабство продолжает существовать на Континенте. Читала информационные бюллетени, видела цифры, просматривала разные данные, но никогда до конца так и не захотела узнать, что на самом деле происходило, что скрывалось за всеми этими цифрами, напечатанными словами. Для нее проблемы Африки всегда ассоциировались с проблемами «Новой Африки», но никак не с тем, что традиционно тащилось из века в век.
Теперь–то она понимала, что знала больше о синдикализме негров, чем о древних приемах работорговли, о реакции аборигенов на ультрасовременные города, чем о каннибализме в Камеруне, хорошо разбиралась в движении «негритуд», знала об их изобразительном искусстве, музыке и литературе, но ничего не знала о «людях–леопардах», о богине Элегба или власти местных колдунов.
Может быть, неосознанно она отвергала существование той «другой Африки», которая не вызывала ничего, кроме ощущения стыда, как стыдятся дети своих необразованных родителей.
Теперь же, хотела она этого или нет, но приходилось признать, что все это продолжает существовать. И Надия – выпускница Университета, продолжала оставаться ашанти – дите сельвы и там–тама, львиной шкуры и караванов работорговцев, богини Элегбы и каннибалов Камеруна.
Она родилась в Африке, и двадцатый век не очень–то хотел принять ее. Она родилась негритянкой и останется таковой до конца дней своих.
Закончив завтракать, он развернул карту на капоте джипа и подождал пока все соберутся вокруг, внимательно прислушиваясь к каждому его слову.
– Ховард и Марио двинутся на север, найдут наших, что стерегут колодец Сиди–эль–Нумиа. Варгас и Писака идут на юг, а Александер, Миранда и я займемся центром.
Рукояткой хлыста он указал на Размана:
– Ты и Таггарт обойдете все «Фермы».
– Все? – удивился «Турок».
– Да, все. Времени у вас предостаточно. Если караван идет издалека, то им нужно будет хорошенько отдохнуть, прежде чем они углубятся в пустыню. Особенное внимание нужно обратить на дома Аль–Гоза, подозрительные публичные дома в пригороде Гереды и на плантацию Зеда–эль–Кебир.
– Никогда ничего не находили у этого Зеды.
– Этот тип с «крысиной мордой» – большой хитрец, – перебил его Таггарт. – Но уверен, он скрывает что–то. Никому и в голову не придет обосноваться в таком дрянном месте.
– Кормит караваны… – Разман помолчал и добавил. – И насмехается над нами. Прошлый раз я пять дней скакал по ложному следу…
– В таком случае, не слушайте его, – посоветовал Алек Коллингвуд. – Ограничьтесь простым визитом к нему, попросите разрешения остаться на ночь и смотрите во все глаза…
«Турок» показал жестом, что согласен.
– Место, где встречаемся?
– Здесь же и встречаемся, как можно быстрее, – усмехнулся и добавил. – Особенно не поддавайтесь уговорам и соблазнам проституток в Гереде…
Обмениваясь шутками и советами как поберечь собственную шкуру, обменялись сердечными рукопожатиями, обнялись на прощание, оседлали верблюдов и парами поехали в разные стороны.
Началась охота.
Спустя час они уже не могли различить друг друга, шли, не оглядываясь, сосредоточив все свое внимание на малейших признаках жизни среди песков этой пустынной равнины.
