И какая разница между дикарями из больших городов и этим примитивным аборигеном?
Похоже, что некоторое преимущество остается, все–таки, за Амином – он же не виноват в том, что все его предки на протяжении многих столетий занимались охотой на себе подобных, и никто никогда не показывал ему как нужно сдерживать свои физиологические импульсы. Для этого негра жизнь и смерть не имели особенного значения, как не имели для его родителей, для его прародителей, для всех его предков. Выживали и размножались лишь самые сильные, самые хитрые и самые мужественные. Все остальные были жертвами. Жертвами таких вот – сильных, хитрых и смелых.
И теперь он идет впереди шагом уверенным и пружинистым и ведет за собой ее, как если бы они были пещерными людьми, а он похитил понравившуюся самку у соседнего племени. Ведет в укромное место, чтобы в безопасности насладиться ей, как сделал бы с убитым им на охоте оленем или с созревшим плодом, сорванным с ветки.
Она чувствовала, что устает, но и одновременно умоляла Бога, чтобы и эта ночь, и эта дорога никогда не заканчивались, и чтобы никогда не наступил тот ужасный момент, когда Амин решит, что пора полностью овладеть той, кого он считал своей собственностью.
Марио дель Корсо любил ночи в пустыне.
То, что для других было в тягость: одиночество и ностальгия по их привычным, далеким местам, для него превращалось в удовольствие, в возможность вернуться к самым счастливым дням его жизни, вернуться в детство, проведенное среди этих самых песков, вернуться к запахам, к звукам, к своим воспоминаниям, про которые думал, что потерял навсегда, но вот они снова здесь, вокруг него – ожившие, яркие, будоражащие душу.
Его отец, «Иль Бригадьер», устав от миланского холода и суеты, как–то решил перебраться в Ливию и попытать счастья там, когда еще эта земля была итальянской колонией.
Марио тогда исполнилось лет девять. И как результат этого переезда – однообразная и монотонная жизнь в армейском городке, расположенном в пустыне, где, куда ни кинь взгляд, один лишь песок, усеянный камнями да сухие кусты – одно из самых негостеприимных и неприятных мест, в которое додумался забраться человек, особенно такой, как его отец.
Дней пятнадцать, наверное, он безутешно плакал по потерянным друзьям, по футболу на пустыре, по воскресным походам в кинотеатр, пока вдруг не обратил внимание на то, что вокруг него пульсирует жизнь, не такая, конечно, к какой он привык в городе, но, тем не менее, жизнь. Глаза его привыкли различать вдали стада газелей, таких легких и хрупких, светло–желтого, песочного окраса, что они были практически невидны на фоне дюн и красной земли каменистых участков. Выучился различать антилоп и запомнил, как их называют местные жители: «махор» – с короткими и мощными рогами, «лехма» – с рогами длинными и острыми, словно сабли, «ург» – носили рога, закрученные как штопор, бедуины иногда использовали их в качестве наконечников для копий. Часами он изучал разные следы и научился различать след гиены от следа лисицы или рыси и мог рассказать сколько времени прошло с того момента, когда шакал пробегал по этой местности.
То, что он иногда ошибался – его не особенно беспокоило, не очень расстроился он и тогда, когда спутал след рыси со следом «фахеля» – опасного хищника– гепарда. Зато он довольно успешно научился находить гнезда страусов и таскать оттуда яйца, из которых мать готовила вкуснейший омлет на всю семью. И, самое главное, он понял, что не одинок в этом мире, вокруг живут еще и дикие утки, и журавли, и цапли, горлицы, фламинго…
Та самая пустыня оказалась на самом деле весьма оживленным местом, и совсем не походила на мертвую полоску песка, что он увидел в первый день. И в таком ранимом возрасте, когда одиночество чувствуется острее всего, он осознал, что и не одинок вовсе и полюбил ту землю всем сердцем, научился понимать ее и стал считать самой важной и значимой, важнее даже чем та страна, откуда он приехал.
Песок и ветер, жара и тишина, ускользающие от взгляда животные и обжигающее солнце – кажется не так уж и много, чтобы заполнить жизнь в том критическом возрасте, но ему хватало, и даже сейчас он искренне верил, что освоил и научился многому, гораздо больше, чем его сверстники в городах. Многое из прошлой жизни померкло, уменьшилось, а то и вовсе забылось: Милан, старые друзья, футбольные матчи, походы в кино… и когда началась война, и они вынуждены были вернуться, то пришел к неутешительному для себя выводу, что уже никогда не будет так счастлив, как был на тех пустынных равнинах.
Тяжелые были те времена. Война, разруха, послевоенные годы. Отец его погиб в Тобруке и пришлось ему одному, как старшему сыну, тянуть всю семью. Работал вначале учеником столяра, затем столяром на мебельных фабриках, поднимавшихся сотнями между Миланом и Комо, и видел, как через его руки проходят сотни дешевых спален, хлипкие столики и кресла, неудобные и изготовленные небрежно.
Потом ему кто–то рассказал о работе на нефтяных месторождениях в Ливии. Но жизнь там была совершенно не такая, какую Марио помнил из своего детства. Там нельзя было бродить по пустыне, высматривая следы, там нельзя было сидеть ночами у костра и слушать рассказы туарегов. Те нефтяные поля были еще одним Миланом, с той лишь разницей, что в тени температура иногда поднималась до пятидесяти градусов.
Но однажды на горизонте возник силуэт одинокого всадника. Он представился как Малик–эль–Фаси из рода «Людей скрывающих лицо», и попросил напиться. Они разговорились, говорили о настоящей пустыне, через которую он шел один, о небольшой кучке храбрецов, посвятивших свою жизнь там, внизу, на границе Чада и Ливии, борьбе с торговцами рабами.
И тут Марио дель Корсо почувствовал, как его воспоминания оживают и он доверчиво последовал за туарегом на встречу со своим детством.
Со временем глаза его опять привыкли различать бредущие вдалеке стада газелей, он вспомнил, как отличить след лисицы от следа гиены. Несчастливые годы, проведенные в Милане, на фабриках и на ливийских нефтяных скважинах, начали забываться, как нечто ненужное, как мусор, как дурной сон, а со смертью матери все «нити», связывающие его с «цивилизованным» миром, были порваны навсегда.
«Множество мужчин остаются детьми до конца жизни, не желая взрослеть.» – прочёл он где–то, что тогда назвали синдром Питера Пена.
Марио дель Корсо был одним из таких. Как бы он хотел, чтобы его жизнь замерла в десятилетнем возрасте…
И сейчас он шел один через пустыню, верхом на своем арегане, выслеживая торговцев людьми, преследуя караваны рабов под палящими лучами африканского солнца, и понимал, что все его детские мечты стали явью, и что он превратился в героя им самим же придуманной истории.
Той ночью, по пути на «Ферму» Зеда–эль–Кебир, он чувствовал себя удивительно легко, можно сказать, ощущал человеком счастливым, и причин тому было много, но самое главное – потому, что Алек выбрал именно его разузнать о судьбе двух пропавших товарищей.
Покачиваясь в седле, он лениво поглядывал по сторонам, тем не менее, не упуская из виду ни единой детали, и одновременно представлял себе, как бы он поступил и чтобы сделал, окажись его друзья в опасности, и тихонько посмеивался сам над собой, над своими фантазиями, о которых предпочитал умалчивать в кругу своих же товарищей, поскольку справедливо опасался их насмешек и иронии.
