– И думаешь, что сможешь решить эту проблему.
– Нет, конечно же. Ни я, ни кто–нибудь вообще. Но, поскольку мне повезло, и я ходила в Университет и изучала разные предметы, которые могли бы оказаться полезными для этих людей, то моя основная обязанность использовать полученные знания ради их блага.
Очарованный ее словами, Давид нагнулся над столом, чтобы поцеловать Надию, и чуть было не испачкал рубашку в томатном соусе.
– Не хочешь эти знания применить на мне… или на наших детях, когда родятся. Это – твоя прямая обязанность как жены…
Она замолчала, медленно допила свой бокал вина, поставила его на стол и внимательно посмотрела на Давида.
– Правда, что не будешь давить на меня? – спросила она. – Совершенно очевидно, мы поженимся, но я хотела бы заниматься тем, что мне кажется важным…
– Это имеет такое значение для тебя?
– В последние годы двести пятьдесят тысяч человек умерло из–за засухи и еще шесть миллионов находятся на грани голодной смерти. Может быть, лет через тридцать пустыня полностью поглотит три или четыре страны, что граничат с моей. Думаешь, такое положение вещей мне совершенно безразлично?
Нет. Конечно же нет. Она и не претворялась, а он этому и не удивился, потому что знал с самого первого момента, с того самого, когда она приняла предложение поужинать с ним, хотя и не прошло двух часов, как получила олимпийскую медаль.
– На севере моей страны реки мелеют и деревья гибнут…– рассказала она. – стада исчезают, а урожаю сжигаются. Люди уезжают на юг, покидая свои дома в саванне и оставляя возделанные поля, и через некоторое время все это оказывается погребенным под песком… За последние года Сахара продвинулась вглубь континента на сотню километров и ученые предсказывают, что подобное изменение климата в Африке может продолжаться семьдесят лет… И что тогда произойдет с моим народом?
– Я думаю, не стоит особенно беспокоиться. Скорее всего, к тому времени атомная война покончит со всеми, – мрачно пошутил он.
– И думаешь, это сможет послужить хоть каким–то утешением для тысяч детей, умирающих сейчас от жажды в Сенегале или Эфиопии?.. Когда мне предложили участвовать в соревнованиях на Олимпийских играх, я представила, что если завоюю золотую медаль, то журналисты со всего мира соберутся вокруг меня и начнут задавать разные вопросы. И это даст мне возможность рассказать всему миру и привлечь внимание к тому, что происходит в Африке, к тому, что нам нужна помощь, и не в виде порошкового молока, поношенной одежды и одеял, а помощь экспертов, инженеров, техников, способных покончить с этой ужасной жаждой в Африке.
– И потому согласилась поужинать со мной? – засмеялся он. – С тем, чтобы я уговорил журнал напечатать про жажду в Африке, так?
Она лукаво улыбнулась.
– Может быть и так… Почти три миллиона голов домашнего скота погибли в непосредственной близости от огромного резервуара с питьевой водой, на расстоянии в четыреста метров… Разве это не тема для большого репортажа?
– И почему они не дошли до этой воды?
– А потому, что вода была под землей… Потому, что у нас нет средств поднять ее на поверхность… Сахара вся испещрена подземными реками и лишь ждет, пока кто–нибудь из людей не поднимет эту воду… Если можно извлечь нефть с глубины в десять тысяч метров, то почему нельзя достать воду с глубины всего лишь четыреста метров?
Это был первый раз, когда он приехал в Африку. Приехал фотографировать безграничную жажду огромного континента и где спасение от этого бедствия лежит прямо под ногами. Приехал и остался здесь.
Что смогла дать ему Надия? Что в ней было такого, что привлекло его внимание и буквально околдовало?
И не только из–за ее физической красоты, из–за ее лица с чертами безукоризненными, почти совершенными, из–за ее упругого и гладкого тела или удивительной гармонии движений и жестов.
Нет, не только это… Но в большей степени ее яркая индивидуальность, невероятная сила характера, ее жажда жизни, желание помогать всем, всегда делать что–то для кого–то, участвовать в безнадежных баталиях, сражаться с ветряными мельницами, где требовалось такое напряжение, что это превосходило все ее резервы сил физических и душевных.
Ее уверенность в том, что она занимает правильную позицию, и искренность и способность видеть жизнь такой, как она есть, без прикрас, исключительная честность в каждом жесте, в каждом слове, в каждой идее, словно была уверена, что от любого ее действия зависит возрождение ее народа, ее страны и всего мира в целом.
Для Надии все в этой жизни имело особенный, можно сказать, эпохальный смысл, в отличие от Давида, для которого все выглядело ровным счетом наоборот: казалось мелким, абсурдным и бессмысленным… Во всяком случае, так было до момента их встречи. Ничто его не интересовало, кроме хорошего кадра, хотя и в глубине души прекрасно понимал, что хорошая фотография – не более чем ложный способ увековечить какой–нибудь яркий, красивый момент, и что иногда никакого такого момента не было, а создавался при помощи специального фотографического фильтра, контрастного света или особенного, дисторсионного объектива, причудливо изменяющего реальность.
Давид был достаточно умен и прекрасно понимал, что самая противоречивая и вредная черта его личности, была, как раз, отсутствие индивидуальности, а в отношении характера – так отсутствие этого самого характера.
Он знал это и принимал как некую неизменную реальность, аксиому, не требующую доказательств.
Он был таким с самого детства. В школе он сразу же соглашался с тем, что другие, но не он, становились лидерами, соглашался и принимал это, и то же самое происходило в Университете и в Армии. Можно было бы сказать, что его голос никто не слышал, несмотря на его рост, он оставался незаметным и неуслышанным. Конечно же, у него были собственное мнение и собственные, разумные точки зрения, но все это как–то меркло, увядало без борьбы перед мнением других, пусть даже откровенно глупым, а иногда и абсурдным.
Очень быстро он обнаружил в себе такую черту, как нежелание ввязываться в споры, часто безнадежные, а соглашался просто уступить тем, кто и не заслуживал никаких уступок.
В конечном итоге, чтобы не происходило, но он всегда позволял окружающим «обойти» его с любой стороны.
Иногда его начинало возмущать такое положение дел, когда он чувствовал себя ущемленным от того, что не смог и не захотел «прижать» кого–то, кто ему, на самом деле, был совершенно безразличен. И в душе своей он постоянно ощущал странную смесь из робости и болезненной доброты, что также очень часто портило ему жизнь. Пытался бороться с этим, с этой странной чертой своего характера, но со временем пришел к неутешительному выводу, что еще хуже он начинал чувствовать себя, когда принимался воевать сам с собой и со своим «бесхарактерным» характером.
А потому, оказавшись один на один перед чудесной женщиной, принадлежащей к другой расе, родом с другого Континента, с совершенно иными идеями, другим восприятием мира и другим темпераментом, позволил поглотить себя безо всякого сопротивления, хотя и воспринимал это «поглощение» ни как свое полное уничтожение, а признание того, что в характере Надии было именно то, что он так хотел иметь у себя, но чего всю свою жизнь избегал и даже боялся.
