– Где он?
Абдул неопределенно махнул рукой назад.
– Загорает там, в пустыне,– и, неожиданно изменившимся голосом, добавил.– Слушай, черная… Если все чрезвычайно усложнится, то помни – я обращался с тобой хорошо…
Она молча кивнула.
– Я не забуду… Но и ты помни, если поможешь мне вернуться, то тебе заплатят хорошо…
Ливиец отрицательно замотал головой.
– Мне очень жаль, черная, но даже не надейся. Не хочу кончить как Амин… Я хорошо знаю Сулеймана, он из тех, кто никогда не прощает.
Ткнул пяткой своего верблюда и поскакал к началу каравана.
– Быстрей! Быстрей! – кричал он. – Быстрей, стадо бездельников!
Надия посмотрела ему вслед, потом обернулась, словно надеялась различить вдали фигуру Давида. Кровь продолжала стучать у нее в висках от охватившего ее возбуждения. Мысленно она поблагодарила его. Никогда она не сомневалась в том, что он будет искать ее, но то, что ему удалось напасть на их след здесь, в глубине Сахары, наполнило душу странным легким чувством, сравнимым с ощущением счастья. А как же могло быть по–другому, когда она знала, что любима и что человек, любящий ее, не остановится ни перед чем, что вручив свою жизнь этому человеку, он в ответ готов был пожертвовать своей, чтобы спасти и вернуть ее – это было, своего рода, подтверждение, что все ее существование имело некий, определенный смысл.
Она ощущала неимоверную усталость. Веки ее отяжелели и закрывались сами собой, очень хотелось спать, но она продолжала бороться со сном, желая, как можно дольше насладится тем чувством надежды, такой легкой и постоянно ускользающей. Сулейман и Давид встретились – круг сужался. Если он смог добраться сюда, то сможет и последовать за ней в самый ад.
Как, должно быть, изменился Давид за эти дни? Раньше такой не практичный, не способный справиться с простейшими житейскими проблемами, вдруг оказался в самом центре клубка из погонь, из лжи, жестокости и отчаяния.
Попыталась представить его верхом на верблюде, с ружьем в руках и не смогла, ведь он всегда был такой деликатный, чувственный, беззащитный перед любым проявлением насилия, грубости и грязи…
Наверное, это было для него настоящим шоком – открыть для себя такой мир, полный безграничной жестокости. Как–то он рассказал о потрясении, от увиденного собственными глазами после землетрясения в Перу или когда стал свидетелем, как тысячи живых существ умирают от голода и жажды в Сахеле.
Она хорошо знала Давида и любила его за то, что он с каким–то нездоровым упрямством придерживался романтичного представления, будто окружающий мир прекрасен и все люди вокруг хорошие. Любое проявление злости и жестокости воспринимались им, как легкие нарушения нормы, исключения из правила, и за все свои годы работы журналистом и во время многочисленных путешествий по миру, когда он воочию видел что происходит, не смогли вывести его из этого ошибочного, утопического состояния, не смогли превратить его в человека грубого, черствого и циничного. Неосознанно он отказывался принять то, что доброта и красота есть минимальная часть в контексте этого мира.
Он мог прийти в экстаз, рассматривая фотографии пестиков и тычинок цветов с островов Пасхи, и чувствовал себя счастливым, погрузившись в эту микроскопическую вселенную. И зачем нужно было ей выводить его из этого состояния, показав, что в трех метрах от тех цветов навалены целые горы мусора и валяются дохлые крысы?
– Да, я знаю… – послушно согласился он, когда они в своих спорах затронули эту тему. – Мир полон мусора и грязи, но… Ты не обращала внимание на то, что мусорные кучи очень фотогеничны? Я очень часто нахожу более красивым, кажущееся остальным страшным и уродливым. Хочу показать тебе коллекцию диапозитивов, снятых в порту Генуи…
Ну, и что можно сделать с человеком, нашедшим красоту в портовых мусорных кучах?
Полюбить только. Полюбить так, как она умела, как любила бы всегда, пусть даже ей придется прожить тысячу лет, и они более не увидятся.
– Не пытайся изменить его, – предупредил ее как–то Хохо. – Бери его таким, каков он есть или оставь его, но он никогда не изменится. Он сумасшедший, и я знаю про это… Он инфантильный, и временами бывает, просто, дурным, но это его характер, это его натура. Это тебе говорю я, кто был его матерью на протяжении последних пяти лет.
А потом эта роль – быть матерью, а заодно и женой, и любовницей перешла к ней.
Бедняга Хохо!
Бедный Давид, как он переживал, узнав о его гибели!
Она почувствовала, что еще немного и разрыдается.
Будет плакать по Хохо, по Давиду, будет оплакивать свою несчастную участь.
Она устало закрыла глаза и словно провалилась в бездонную яму – ритмичное покачивание верблюда усыпили ее.
Кристобаль Писка помчался навстречу с ними на своей «Марбелье». Он не спустился на землю, но закричал прямо с седла.
– Они прошли здесь пешком прошлой ночью. Я их не видел, потому что они отклонились к югу, но утром нашел их следы.
– На сколько они опережают нас?
– Десять или двенадцать часов. Не больше.
Алек Коллингвуд осмотрелся по сторонам, взглянул на небо. Наступал вечер и очень скоро ночной мрак скроет все следы. Обернувшись к Давиду и туарегу, он сказал:
– Есть два пути: утром найти следы и идти по ним или прямо ехать в Тазира, где их ожидает грузовик. Когда сможем добраться до туда?
Малик–эль–Фази задумался.
– Если на джипе, то утром, при условии, что не будет проблем при пересечении Секиа.
Алек Коллингвуд принял решение мгновенно: соскочил с седла, вынул из чехла винтовку, а поводья от «Зонга» предал Писаке.
– Мы едем в Тазиру на джипе. Ты позаботишься о верблюдах, соберешь тех ребят, что ближе всех и пойдете по следам.
Испанец кивнул, подтверждая, что согласен.
– Где встретимся?
– В Гереде. Когда все закончится.
Малик–эль–Фази тоже спустился на землю, передал поводья от своего мехари и забрался в джип.
Пять минут спустя Кристобаль Писака и верблюды были уже не более крохотной точки на горизонте, то появляющейся, то исчезающей в клубах пыли, поднимающейся из–под колес автомобиля.
Ехали всю ночь напролет, не останавливаясь. Машину трясло и кидало из стороны в сторону на ухабах. Сидящие внутри подпрыгивали на сиденьях, бились головой о стены и потолок, отчаянно ругались, но тут же извинялись, понимая, что никто не виноват в отсутствии дорог в середине пустыни.
Солнце поднялось более чем на четверть над горизонтом, когда они нашли множество кусков соды, разбросанных вокруг, и остановились. Малик вышел из автомобиля и начал изучать следы, потрогал верблюжий навоз, определяя температуру, и, недовольный увиденным, закачал головой.
– Они заставили животных бежать. Бежали долго. Смотрите на расстояние между шагами. Очень трудный шаг для таких животных.
